Разговор с Президентом.

После приветствий, между мной и Президентом России состоялся следующий разговор (записано по памяти).


Президент (в дальнейшем П.). Сергей Геннадьевич, потрудитесь дать разъяснения по двум ситуациям. Первое: меня вы убеждаете, что Указ о Родовых поместьях рано ещё подписывать, люди не готовы, неразбериха начнётся, год неблагоприятный. А мне доложили, что вы статью разместили, где я чуть ли не главный виновник, что процесс тормозится?
Я. А вам бы понравилось, если бы я написал, что вы анастасиевец посерьёзней многих других?
П. Вы свои лукавые манеры оставьте для неформальной части беседы, а пока потрудитесь объяснить ситуацию.
Я. Да если честно, я уже и сам не знаю. С одними людьми поговоришь, думаешь: елки-палки, да Указ ещё вчера надо было подписывать, бьются люди как птицы в клетке, задыхаются. С другими пообщаешься, думаешь: стоп, ребята, этак вы всю идею испоганите, надо погодить годик или два, чтоб иметь формальные причины для отказа. Дело-то ведь не в Указе, не в Законе, да и не в земле, дело всё в людях, в их сознании, а это материя тонкая. А вы сами как думаете?
П. А почему бы мне думать? Кто мне говорил, что на моём президентском сроке будет слишком рано, поспешить – насмешить одно, а идею дискредитировать нельзя?
Я. Это я так раньше думал, а теперь смотрю: очень много людей начинают осознавать по сути, а не по форме. Так что вряд ли стоит ждать другого Президента или срока. Можно и прямо сегодня подписывать. Текст Указа у вас с собой? Или ноутбук в машине есть, так я отпечатаю.
П. Я тоже решил, что не буду ждать другого Президента. К тому времени мне и самому надо поместье присмотреть, чтоб было чем заняться в жизни по настоящему. Но вот сегодня подписывать – наивно, Сергей Геннадьевич. (Смотрит на солнце). Лето кончается, осень скоро, зима, земельные вопросы не очень актуальны, нужного резонанса не произойдёт.
Я. Ну, конечно, наивно, а как же. Вы, наверное, думаете, что сегодня Указ подпишите, завтра все желающие землю получат, а послезавтра начнут сады сажать. А вы знаете, сколько на местах тормозов включится? Что есть чиновники, которые уже для анастасиевцев и болота, и захламлённые карьеры приготовили, чтоб потом заявить: вся их идея – это поместья в одну ниточку от Адлера до Новороссийска?
П. (Хмурится). Знаю. Но здесь и я, что смогу, буду делать, и вам всем придётся участвовать. Без этого мало что получится. И второе, объясните мне ситуацию по вашему слепому агенту. Меня вы убеждали не обращать внимания на этого человека и его деятельность, дескать, он чуть ли не ваш личный приказ выполняет, ничего об этом не зная. А теперь мне докладывают, что вы его сдаёте, в тюрьму собрались посадить, как понимать?
Я. Ну как в народе говорят? Мавр сделал своё дело, мавр должен уходить. Или у нас в деревне говорят про бестолковых петухов: прокукарекал, да и в суп.
П. А мне-то, что делать? Получается, я ничего не вижу, ничего не слышу, мне ничего не докладывают, не анализируют? Как я-то теперь выгляжу? С вашей, кстати, подачи?
Я. Да ничего вам не надо делать, всё нормально будет. Многие люди уже сами поняли, что делать, ещё больше людей начинают понимать, так что сами всё и сделают.
П. А не жалко вам человечка? Использовали, да и в тюрьму?
Я. Посмотрите, как красиво пчела пикирует на цветок! Это ж надо так исчислить движение её крыльев? И какой интересный биологический факт – у каждой пчелы есть – жалко!
П. (Иронически). Вспомнил почему-то фразы из чьей-то служебной записки. Для дипломатической службы не гожусь по причине твердолобости натуры и прямолинейности характера. Для государственной службы считаю себя непригодным, так как разговариваю во сне и не могу по этой причине хранить тайны. Кстати, не вы Бродскому строчки подсказали: Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции, у моря?
Я. Нет, конечно. Я и море-то не люблю. Вы скажите ещё, что и Грибоедову я подсказал.
П. Припоминаю. Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь. Ну а – всё-таки?
Я. Да не получится у нас в тюрьму его посадить. Он ведь не то, что жареным, палёным чуть пахнёт, рванёт в Америку. И какой бы приговор наш суд не вынес, Америка его обратно не отдаст.
П. (Хитро улыбаясь). И по какой же из причин?
Я. Да по обоим. Во-первых, не очень-то она нас с вами уважает. И не можем мы заставить её нас уважать. Заставить можно – только бояться. А они и так жути на себя от нас нагнали – сверх меры. А вот когда простые россияне начнут жить куда как получше простых американцев, а простые американцы начнут это реально замечать, вот тогда и пойдёт другой процесс, и сенату придётся хотя бы вид делать.
А во-вторых, у многослойных бутербродов, да ещё и с начинкой, судьба всегда на всех одна, и не мне вам об этом рассказывать.
П. Думаете, он настолько глуп?
Я. Думаю – да. Пёс всегда бежит к своему хозяину, не задумываясь, нужен он ещё хозяину или нет. К тому же он, как правоверный иудей, рассчитывает, что евреи крик поднимут. Ну там: русские сектанты организовали травлю еврея! Или: русские сектанты, переодетые в милицейскую форму, устроили погром в квартире еврея!
П. Сергей Геннадьевич, когда вы евреев-то перестанете так не любить?
Я. Да кто вам такое сказал, так соврамши? Да вы спросите всех моих друзей, которые евреи, как я их люблю и уважаю! А не люблю я людей, которые сначала в чужой монастырь со своим уставом лезут, а когда им пинка под зад дадут, начинают выть о дискриминации! Если вы таких людей любите, тогда да, конечно, а я почему-то нет…
П. Хорошо, с этим решили. Насчёт Указа и сам подумаю, и задание дам. Мне бы цифру девять всё равно хотелось.
Я. А зачем цифра? Важно ведь – число.
П. В каком смысле?
Я. Ну цифра она и есть цифра, а число может из двух цифр состоять. 2+7 чем не 9?
П. (Отрывисто). Хорошо, разберёмся. А денёк-то как разгулялся, красота. (Проходим вперёд). Ну, показывай свою новую заботу. А то мне ябедничают на тебя. Что какой-то Бугор так расхвалил, что уже туристы ездят, и ты с них деньги берёшь за просмотр. И что купил за бесценок пустырь, воткнул два деревца, теперь продаёшь «прекрасный участок с молодым садом» чуть ли не за миллион. Зная твою верность заветам Остапа Бендера, я бы не удивился, но здесь, уверен, что-то другое. Ну вот – бугор, бугор, и где здесь бугор? Какая-то шишка на ровном месте…
Я. С точки зрения горнолыжного спорта, может, и нет тут никакого бугра. А топографически участок имеет возвышенность над окружающей местностью.
П. (Иронически). Ну, да. Сантиметров на тридцать.
Я. (С гордостью). Местами до 72.
П. Кстати, о спорте. В костюме ты просто солидно выглядишь, а тут стоишь в трусах, смотри, куда уже живот достаёт.
Я. Это не трусы, а шорты такие продвинутые. Почаще надо с детьми общаться. А о спорте я задумываюсь, только никак не решу, каким заняться. Теннис как-то немодно, может, дзюдо?
П. (Слегка хмурясь). А чем тебе дзюдо не угодило?
Я. Да кимоно какое-то неудобное, спину натирает.
П. (Иронически). Ну да, мы же любим как? По пояс голые, с шашкой на танк…
Я. Так и победителей не судят.
П. (Начиная улыбаться). Так у любых победителей первый вопрос: а судьи где?
Проходим ещё вперёд по участку. Президент осматривает окрестности.
П. Вид на кладбище не смущает?
Я. Его деревья со временем закроют. К тому же я, как язычник, к этому по другому отношусь, помните, у Высоцкого: «Наши мёртвые! Нас не оставят в беде! Наши павшие! Как часовые!» К тому же кладбище это внешняя и очень поздняя часть комплекса…
П. (Прерывая меня). Умеешь ты говорить. Сказал «комплекс», а я уже осматриваться начал, где тут «комплекс»? Ну и где ты его тут увидел?
Я. А вы ещё раз местность осмотрите и вспомните учебник по тактике локального боя с превосходящими силами противника. Вот-вот… Вот здесь вся сеча и была… (Присаживаюсь, глажу траву ладонью). Здесь вся земля кровью пропитана. До сих пор запах у земли необычный. Ведь если разобраться, тут каждая пылинка – прах наших предков. Отсюда, может, и возвышенность. Здесь наши предки насмерть стояли, Родину свою защищая…
Президент присаживается рядом, внимательно смотрит на землю.
П. Как же ты в таком месте поместье собрался обустраивать? По этой земле и ходить-то, наверное, грех?
Я. А вы разуйтесь, босиком пройдите, наверняка, почувствуете, услышите. Это ОНИ так хотят, чтобы мы на своей земле жили, чтоб их не прахом, а живыми людьми и знали и помнили. И чтоб славили их реальными живыми делами, а не памятниками каменными.
Президент тянется к ботинку, спохватывается, начинает внимательно оглядываться.
П. А змеи здесь есть?
Я. А как им тут не быть? Со всех сторон – низина, река, болотце, озеро. Вот и ползают по своим змеиным делам туда – сюда. (Я издаю горлом ультразвук, который запрещает змеям приближаться к человеку). Это я у йогов приёмчик стырил. Они меня не хотели ему учить, дескать, сначала страх преодолей перед змеями, потом научим. А я решил: фигушки вам, ребятушки, я сначала научусь, а потом и страх преодолею. Так что теперь, если не будете слишком быстро ходить, ни одну змейку в течение дня даже не увидите.
П. (Разуваясь). А нельзя так сделать, чтобы они вообще тут не ползали?
Я. Никак нельзя. Во-первых, это было бы грубейшим вмешательством в змеиную жизнь и в общую эко-структуру участка, во-вторых… А, впрочем, Бугор всё равно не мой…
П. И как в этом плане дела продвигаются?
Я. Да никак. Администрация захотела из меня сделать «лоха по принуждению». Бугор из-под носа перекупила, теперь свою цену назначила, да ещё и дополнительно хочет «пролохотронить» через аукцион. Знаем, сами плавали…
П. А тебе, конечно, денег жаль?
Я. Да не в деньгах дело. Что деньги? Раскрашенная бумага, которая имеет забавное свойство постоянно переходить из одних рук в другие. Дело в принципе. Ну, выкуплю я Бугор, не вопрос, у самого денег вдруг не хватит, друзья его мне купят, не задумываясь, и что? Кем я буду в глазах местных жителей? Обыкновенным барыгой. И будут говорить: вот у него деньги есть, так и землю купил, и всё у него получается, и дом строит, и сад цветёт, и кони пасутся, а куда мы без денег? Мы не можем, у нас таких денег нет и т.д. и т.п. И получу я вместо единомышленников сплошную зависть и раздражение…
П. А не боишься, что кто-то раньше тебя перекупит?
Я. Да ни разу не боюсь! Если кто-то без ума купит, так и не даст ума, где взять-то? А если толковый мужик выкупит, да обустроит здесь своё прекрасное поместье, так я только рад буду за них с Бугром! Мне что? Земли в Росси, что ли, мало? Да и не праздник это место для поместья. Дорога проходит вплотную вдоль самой длинной границы участка, и всегда здесь будет проходить, другого пути нет. Речка глаз вроде радует, а вода в ней тухлая и долго ещё такой будет, потому что речка берёт начало из озера в центре города. А я ведь вырос на самой чистой речке планеты, да ещё и в первой по течению деревне. Ижма называется. Чудо, а не речка. Может, на планете и есть такие же по чистоте речки, но чище просто не может быть. По определению. Сколько Иринке говорил…. (Машу рукой).
П. Может, мне вмешаться?
Я. Да думал я об этом. Тоже не вариант. Тихо не получится, всё равно какая-то информация просочится. И слухи похуже, чем про барыгу поползут. С барыгой ясно: наворовал денег, да жирует, а тут такого намутят, что и внуки единомышленников не найдут, не то, что я. Я и так тут утром раненько случайно с автоматом Калашникова в руке по Бугру прогулялся, а два кулдыря, из соседней деревни, возьми, да и заметь. Уж не знаю, какого слуха напустили, только все кулдыри теперь Бугор за две версты обходят.
П. А откуда у вас, Сергей Геннадьевич, автомат?
Я. Какой автомат?
П. Вы только что про автомат сказали.
Я. Я? Не говорил я про автомат, я про слухи говорил.
П. Вы минуту назад сказали, что ходили по Бугру с автоматом Калашникова в руке!
Я. Да откуда у меня автомат Калашникова? Сроду и в руках-то не держал! Не мог я такого сказать. Может, задумался чего, или оговорился. Или вам, извините, конечно, послышалось…
П. Вот так, значит?
Я. Наверное…
Встаём, проходим по участку, подставляем лица играющему солнцу.
П. А и правда, хорошо на землице родной.
Я. Ещё бы. Генетическую связь человека с родной землёй и предками ничем нельзя разорвать. Можно только заставить думать, что никакой такой связи нет. А только предки живут в каждой клеточке тела каждого человека. Будь по другому, и не было бы человека, откуда бы ему взяться?
П. А всё-таки тебе хотелось бы этот Бугор обустраивать.
Я. Время покажет…
П. Тихо действительно не получится, должность у меня нынче шумная. И недруги России не дремлют, отслеживают любое позитивное движение. А чего нам скрываться? Ты обратился ко мне, я рассмотрел и помог, да и всё.
Я. Так это же какой шум поднимается? И меня заклюют опять со всех сторон. Дескать, за что этому Звонову всё время какие-то привилегии?
П. (Оживляясь). Так-так, и какой это будет шум?
Я. Да завалят вас письмами, да обращениями. Мало вам анастасиевцы пишут?
П. Пишут немало, однако, и абстракций да рассуждений в их письмах хватает. Иногда и не поймёшь, чего человек хочет. А тут будет целая волна конкретных обращений: семья такая-то хочет получить землю там-то. Или группа семей. Чем не дополнительный повод правительству и Думе для принятия Указа о Родовых поместьях? А то, знаешь, сколько мне доказывают, что анастасиевцы просто болтуны - утописты? Начитались, дескать, фантастических книжек, вот и фантазируют.
Я. В принципе, вариант. Только тогда вам ещё раз приехать придётся, открыто, с журналистами. Или как?
П. Подумаем, решим. (После паузы). Я иногда вот ещё что думаю. Ведь уверен, что Анастасия живой и реальный человек, а иногда и у меня сомнения: а вдруг Мегре действительно всё нафантазировал? Вот есть она, Анастасия, а вроде и нет её. Но тогда вопрос: кто такой Мегре?
Я. Нормальный мужик.
П. Я не об этом. Эх… (мечтательно) поговорить бы с самой Анастасией…
Я. Так сейчас и поговорим. Вон она идёт…
П. Где?
Я показываю на приближающуюся к Бугру женскую фигурку в бежевом платье.
П. Это точно она?
Я. Да.
П. А почему без платка?
Я. Ну а я-то, откуда знаю? Это я в двадцать лет воображал, что в женщинах разбираюсь, а сейчас и разбираться не пытаюсь. Да и не солдат она, чтоб какую-то форму носить. У неё вроде венок на голове? Может, мне несёт? Давно уже обещала мне венок такой сплести, чтоб головных болей не было.
П. А почему обещала и не плетёт?
Я. Так Дедулечка разлюбезнейший её всё время отговаривает! Доказывает, что голова у меня ленивая и бестолковая, поэтому и болит от водки, а не от травм. Айболит, блин, нашёлся…
П. Подожди, а как она здесь оказалась? Она что, живёт здесь поблизости?
Я. Поблизости – да. Но не здесь…
П. Ты меня не путай, это вы ведь там, на Севере, рядом с ней живёте, а здесь-то она как оказалась?
Я. Ну не знаю… (Оживляясь). Так у нас северян раз в два года отпуск льготный бывает!
Московские хозяева сибирских предприятий пусть и точат зуб на эту льготу, но до конца ещё не решились отменить, хоть и урезали со всех сторон. Может, она и воспользовалась. Вы бы охране распоряжение дали, а то, если что, так оно как бы не очень…
Президент даёт распоряжение охране. Подходит Анастасия, слегка наклоняет голову.
А. Здравствуйте, добрые люди!
П. Здравствуйте.
Я. Здравствуй, сестрёнка.
И даже охрана за спиной дружно произносит: Здравствуйте!
Сразу пауза возникла. Президент, как человек и мужчина, изучает (наверное, любуется) необычную красоту Анастасии, охрана за спиной тоже как-то шумно дышит, ну а мне хоть бы что. Моя любимая женщина куда как покрасивее Анастасии будет. Анастасия тоже молчит, поглядывает своими весёлыми хитрющими глазами то на нас, то на озеро, покусывает, по своей привычке какую-то травинку.
П. Скажите… э-э…
Анастасия словно спохватывается, изображает лёгкий реверанс.
А. Ой, извините, забыла я представиться пред вами. Меня зовут Анастасия.
Президент, неожиданно для меня тоже представляется, даже со стороны охраны доносится какой-то звук, но тут же резко обрывается.
П. Скажите, Анастасия. Мы вот тут с Сергеем Геннадьевичем Указ о Родовых поместьях обсуждали. Не можем точно определиться, когда его следует издать.
А. Указом волноваться вам не надо. Как сердцем в нём услышите нужду, так сразу и подпишите его. Коль вашим сердцем чистым будет он подписан, никто ему препятствовать не сможет, сердца людей его услышат и поймут, мечты прекрасные все претворятся явью.
Я. Анастасия, ты не всегда понятно говоришь. Как будто забываешь, сколько дел у Президента с утра до вечера, и под каким прессингом искусственного информационного поля ему приходится жить. И у него даже Родового поместья нет, где бы он мог, хотя бы раз в месяц, привести в порядок свои же собственные мысли.
П. Анастасия, любимое занятие Сергея Геннадьевича – непринуждённо хамить с самым благопристойным видом. А вы, в отличие от его многословных записок, очень точно всё сказали. Я, пусть он не обольщается, всё прекрасно понял. (Поворачивается ко мне) И когда ты, кстати, избавишь нас от литературы в служебных записках? От этих: вечерело, солнце садилось над лесом, птички там пели, я лежал на берегу реки, смотрел, как плещутся утки, и вдруг подумал…
Я. Нет у меня таланта к краткости – сестре.
Опять пауза. Смотрю, Президент что-то важное хочет спросить. И топчет ногами то место, где у меня Крепыш будет расти. Это дуб такой, он не столько вверх, сколько в толщину ствола будет стремиться. И такой толщины достигнет, что лет через пятьсот-шестьсот я в его дупле такую здоровскую спальню обустрою. Ладно, думаю, сильно не затопчет землю, а жёлудь я ещё не посадил, не определил в нём Крепыша.
П. Я вот о чём хотел очень серьёзно поговорить с вами, Анастасия. Идея Родовых поместий, безусловно, позитивная идея, очень тёплая и человечная. Но мне очень многие люди доказывают, что это идея частная и локальная. И что людей, действительно осознающих необходимость Родового поместья для своей семьи, в России очень мало. И что положительный эффект от воплощения этой идеи будет невелик, да и слишком растянут на перспективу. А между тем в России уже сегодня огромное количество проблем, я бы сказал, целый клубок гордиевых узлов, начиная от коррупции, огромного внешнего долга и кончая демографической безопасностью государства. Мне вот Сергей Геннадьевич доказывает, что население России находится в жесточайшей депрессии, вот и вымирает количественно, например, на целую Псковскую область в год. И что депрессия это искусственная, наведённая, потому что у нас единственное на планете государство, которое реально ни в чём и ни в ком не нуждается, потому что у самих всего полно, надо только научиться этим пользоваться. Мне кажется, вы со своим умом и способностями могли бы предложить много эффективных способов решения целого комплекса проблем. Очень могли бы помочь.
Я. Ага! Например, с помощью лучика, коррупционеров вычислять или воров-карманников в метро! (Ловлю взгляды: смеющийся Анастасии, укоризненный Президента, и со стороны охраны кто-то сверлит затылок. Только зря старается, мою твердолобую голову из ПМ не так-то просто прошибить, не то, что взглядом. Хотя у этих ребят, наверное, «гюрза», или ещё чего покруче. Надо бы один пистолетик у них стырить, поглядеть, какие у нас есть достижения в области оружейных технологий).
А. Так дело тут не в людях, а в системе. Поймаешь десять, получаешь два десятка таких же претендентов на богатство. Но с опытом всех пойманных уже, они лишь грамотнее будут и хитрее.
П. Что же делать?
А. Когда примером образ государства избран, где многие проблемы процветают, то неизбежно прорастут они и здесь. Я много говорила, и Владимир писал немало, в том числе и вам. Скорей смените образ государства, наполните его мечтой прекрасной, сильной. Сердца людей потянутся к мечте, и на пути в лучи преобразятся. Под светом тех лучей проблемы все растают постепенно. И страны все, которым вы должны, вам деньги принесут, из этих денег, вы им свои заплатите долги. И не захочет депутат или чиновник взять взятку, но предать свою семью. И люди захотят своих детей увидеть в прекрасном будущем прекраснейшей страны.
П. Анастасия, у вас очень красивый голос, и вы очень красиво говорите. Скажу честно, слушая вас, очень хочется вам верить. Теперь я понимаю убеждённость Владимира Мегре, да вот и Сергея Геннадьевича тоже. Но вы умная женщина, давайте рассуждать трезво. Согласитесь, что идея Родовых поместий, при всей её доброте и человечности, очень локальная идея. Я не против того, чтобы россияне обустраивали свои поместья, но ни я, ни многие другие и политики, и учёные, и аналитики не понимают, как с помощью даже самых прекрасно обустроенных земельных участков можно эффективно решать задачи, стоящие сейчас перед страной, да и влиять на широкомасштабные сложные процессы, происходящие в мире?
А. Нет значимости у идеи той, на звук которой не звучат сердца людские. И тысячи научных утверждений на звуки эти повлиять не в силах, бумагою останутся они. Тут сила внешняя нужна, пиар плюс психотехника, финансы, чтобы идею мёртвую продвинуть. Но стоит ослабеть чуть-чуть ресурсам, из праха в прах идея возвратится. Идею Родовых поместий я не выдумывала, да и вряд ли в силах её придумать был бы человек. В сердцах людей, живущих на планете, во всех, без исключения, сердцах, я эту жажду жизни прочитала. Любить и быть любимым, и творить Любви Пространство на века, желает сердцем каждый человек, хоть внешний ум его сегодня растревожен всей внешней суетой и даже страхом. Но силы всех Вселенных в ожиданье осознанности новой человека.
П. Ну хорошо, Анастасия. С учётом той оценки, что дают вашему интеллекту многие учёные, допустим, я с вами согласился. Допустим, поэтапное воплощение идеи Родовых поместий в России действительно постепенно начнёт решать какие-то, а, может, и многие проблемы. Но согласно вашим же рассказам, ещё полторы тысячи лет назад, всё население России жило в своих Родовых поместьях. Однако, что называется, цивилизация взяла своё. Наши предки не смогли защитить свой образ жизни под напором западной религии, науки и культуры. Откуда у вас такая убеждённость в том, что если сегодняшняя Россия перейдёт преимущественно от урбанистического образа жизни к, скажем так, традиционному, то сможет выстоять перед тем же напором? А теперь ещё и с востока?
А. Не знали наши предки «Науку управления людьми». И мысли не умели допустить, что человек захочет управлять таким же человеком, своим братом. Предательство лакеев даже близко они себе представить не могли. То, что наёмник, лишь лакей, по сути, всегда чужую волю исполняя, не может даже жизнью быть доволен, теперь известно всем, без исключенья. И опыт предков, что позволил допустить в страну рабов России превратиться, теперь доступен многим россиянам. Умом и сердцем осознав его, придумают российские народы преграду вечную предательству лакеев. И женщины российские, поняв, что Родина не символ виртуальный – земля родная под ногами, ручеёк, родник нерукотворный, сад цветущий, родимый дом, построенный мужчиной, Пространство, что способно сохранить семью навечно и цепочку Рода, своей душой пошлют сынов в солдаты. Вся армия изменится тогда. И никогда сломить её не сможет толпа наёмников с оружьем современным. Мальчишка каждый будет знать, что защищает. Не долг пойдёт отдать, а защищать. А что сегодня мамам защищать? Лакейскую работу или жизнь? Где каждая копейка на счету? И страх пред будущим своим, своих детей? И государство лишь угрозами и страхом способно армию такую сохранить.
П. Откуда у вас уверенность, что сознание людей, обустроивших свои Родовые поместья, так кардинально изменится?
А. Услышьте стук сердец людских, поймите. Услышьте звук Вселенной, пульс Земли…
П. Ну хорошо. Мне говорили, насколько необычный у вас ум, поэтому и решения проблем, которые вы предлагаете, кажутся такими необычными. Возможно, вы действительно учитываете факторы, не вполне понятные современным аналитикам.
Я. Есть многое на свете, друг Гораций, что недоступно нашим мудрецам. (На мою образованность, впрочем, никто не обратил никакого внимания).
П. Я ещё вот, что хотел вам сказать, Анастасия. В одной из книг Владимир Мегре сравнил вас с уборщицей. С точки зрения стратегии и тактики, я думаю, это очень неверный шаг. Уборщица традиционно воспринимается нашим обществом, как, мягко скажем, не очень уважаемый человек.
А. То не Владимир, я сама себя сравнила. Несправедливо, если человек, собою ежедневно грязь творящий, придумает зачем-то презирать ту женщину, что так судьбе искусственной покорна, что грязь чужую за копейки убирает. К тому же Образ, Светлый и Могучий, что человеку каждому доступен в мгновенье каждое его секунды жизни, за пылью суеты не видят люди, как будто не умея оторваться от паутины мелочных проблем. Вот и придумала тот Образ сделать ярче, доступней сделать всем живущим людям.
П. (Неуверенно). И всё-таки мне кажется, образ уборщицы не очень удачен. Сергей Геннадьевич, вы как считаете? Могли бы предложить другой образ?
Я. Конечно! Например, образ утреннего дневального по роте. Дневальный орёт «Рота подъём!», а рота спит, неохота ей просыпаться. А дневальный видит, что противник уже приближается, понимает, если не поднимет, не разбудит роту, так её и растопчут спящую, вот и старается сильнее «Рота подъём!!!»
П. (Качая головой). Ну и образы у тебя. Анастасия, красивейшая женщина, дневальный по какой-то роте. Придумаешь, тоже…
Анастасия снимает с головы венок, протягивает мне.
Я. (Радостно). Это мне?!
А. Нет. Иринушке твоей я постаралась. Коль будет он любезен её сердцу, проблемы многие в удачу претворит. И в том числе такие (Лукаво улыбается) о коих вам, мужчинам, знать негоже. Пора мне, люди добрые, к делам своим обычным возвращаться. И вас от ваших дел своей беседой не смею больше отвлекать. Всем до свиданья, время мне идти. Пусть ваши светлые все мысли претворятся в реальные и светлые дела!
Я. Благодарствую, конечно, за венок. До свидания, сестрёнка. Спасибо, что навестила старого зануду. Если что получится у меня с Бугром, обязательно приезжайте в гости с супругом и ребятишками. (Разглядывая венок). Ну и Дедушке, значится, тоже привет такой. Большой-большой. Даже огромный!
П. До свидания, Анастасия. Надеюсь, это не последняя наша встреча. Если честно, я был не вполне к ней готов (бросает на меня строгий взгляд), и у меня к вам ещё очень много вопросов.
А. Когда вопросы, что в уме родятся, сквозь сердце пропускает человек, то все ответы сразу в нём находит. (Поворачивается и уходит).

Мы стоим и смотрим, как уменьшается, исчезает в пространстве стройная, стремительная женская фигурка в бежевом платье.
Потом, фыркнув двигателями и пыхнув фарами, покидает Бугор и кортеж.
Я снова остаюсь один.
Вечереет. Солнце цепляется за верхушки сосен на острове. В приозёрных кустах весело щебечут птицы. Старая змея медленно ползёт по своим змеиным делам, с лёгким раздражением отклоняясь от своего привычного маршрута. В реке у берега гулко плещутся утки. И, глядя на уток, я вдруг подумал…
Можно смело утверждать, что такого разговора в реальности не было. С такой же смелостью можно утверждать и обратное. Ибо: Всему началом служит Мысль!
Поэтому, как будут развиваться события, нам вновь покажет время.
Мне же только остаётся повторить вслед за Анастасией:
Светлого претворения всех ваших светлых мыслей, люди!

С уважением Сергей Звонов
12.06.2006 г.

Красивый, нужный разговор. Мне вот такие сны не снятся к сожелению... *вздохнула*

uz,

Людмила!
Вам обязательно приснятся сны куда красивее и лучше!
это точно...
Будь холостым, обязательно бы влюбился в Вашу загадочную улыбку...

Спасибо вам за доброе словечко.

Здравствуйте , Серёжа !
А может надо спасти свою "маленькую", но "большую" любовь-цветы!
(сюжет про вишеньку вспомните !!! )
Может если спасти малое , то великое в Вас поверит!!
А мешают Вам ваши же мысли , т.к. сильны они у Вас с женой !( ведь Любовь усиливает всё в неск.крат ... )
А цветы как ДЕТИ ! Может живы ещё луковички , спасите их , просят ведь ! ( цветущее-запустевшее !!! повтор или совпадение ? кому как ни Вам это знать !?! )
А за статью , спасибо ! Душа болит...-утолите её "малой" любовью...!
Удачи !
С уважением , Елена !

Статьи у Вас хорошие...
А вот мне кажется Вам надо помочь своей (бывшей)"малой "Родине ,
там где остались цветы , а там и "великая" Родина подтянется...!спасти их любовь надо ( иначе положительная информация о Вас не будет доходить до вашей Родины ! А спасёте и потянется она к Вам , и никакие препоны не смогут встать на Вашем пути !)...!
Удачи!
Это лично моё мнение , но почему-то захотелось до Вас достучаться !
Ещё раз удачи !

ZVON 131!
как сильно вы пишите!
сколько боли и внутреннего познания себя!!это большой богаж это ваша сила жить до...немогу...!удачи огромной и , ДАЙ БОГ , СИЛЫ и без надрыва жить дальше!!!
УДАЧИ!!! (перенесено из раздела "Личные страницы")

С уважением , Елена !

П.С.А ведь любовь обоих увеличивает любое стремление в несколько раз , Вы оба очень сильные , значит и стремления Ваши нужно направить в одно русло !
:love:

--
Исправлено Savitri Чт Авг 03, 2006 4:55 am

Здравствуйте, Сергей.

На ваши эссе - наткнулся совершенно случайно и прочитал их с огромным удовольствием. Красиво, от души. Большое спасибо.
Да и страничка ваша личная - тоже хороша.
Пишете вы как чукча - "что вижу, о том пою". Но в этом-то и прелесть. Без лишней мудрёности. Как есть.

Яркие, живые образы - приятно читать.

Чем отличается (может? должно отличаться?) Родовое поместье от крестьянского хозяйства?


Легче всего ответить теоретически по принципу: крестьянское хозяйство – картофельное поле с коровником-свинарником, Родовое поместье – райский сад, способный безбедно прокормить семью. Всё ясно и просто – аплодисменты, занавес.

Однако когда сидишь на маленькой скамеечке посередине своего участка, всё представляется совсем не так однозначно. Сидишь и думаешь: ну вот, ты и нашёл то, что хотел. И теперь вполне можно бросить приносящее неплохой доход, но нервное, тяжёлое, нелюбимое, выматывающее душу дело, отпустить себе бороду и даже не пере - селиться сюда (пере – пере – лётное), а поселиться здесь.

И от этой мысли становится тревожно, неуютно и одиноко.

Сразу мелькает другая мысль, предательская: а, может, я нашёл не то, что искал? Может, зря я так поспешил, так решительно, а потому формально, подсуетился сразу по нескольким направлениям? Может, зря отказался от приглашений людей, создающих Родовые поселения, были бы хоть какие-то единомышленники?
Но не хочется врать самому себе, не хочется придумывать причин своих поступков, хочется понять, что происходит со мной по настоящему, реально?

Ведь чем больше общаюсь с анастасиевцами, так и хочется добавить «разных мастей», но это было бы грубо, хотя и близко к правде, тем настойчивее всплывает в сознании строчка Александра Розенбаума: «Ох, и много же выпало снега! Как же когти мне рвать поутру? Одиноким волком я бегал. Одиноким я и умру».

Можно обманывать себя, что вот этот район мне не нравится. Однако этот район, по сути, и большому счёту, ничем не отличается для моего восприятия от любого другого района, так же и гектар, взятый в другом месте, не будет принципиально отличаться от этого вот гектара. Да и гектар этот честно и как-то даже беззащитно, соответствует практически всем моим как мыслимым, так и немыслимым требованиям, от близости озера до рельефных особенностей ландшафта, не дающих будущим, предполагаемым соседям возможности подобраться ко мне так близко, чтобы мы могли хоть чем-то помешать друг другу. При единственном, однако, условии, что предполагаемые соседи не окажутся кончеными идиотами.

Так почему я не могу взять и остаться здесь жить? Или даже – быть? Какие ещё нерешённые вопросы, не по отмазкам, а по сути, заставляют откладывать этот поступок на некое «потом»?

Я хорошо помню, что когда-то, учитывая возможность своего полного финансового краха, намеревался в этом случае начать обустройство своего поместья со строительного вагончика, или палатки, или, на худой конец, с землянки. А что у меня есть сейчас?
Есть пусть не дом, но и не совсем изба, что-то среднее, вполне пригодное для круглогодичной жизни, даже со всеми паспортами и физическим адресом, куда можно прописываться и прописывать. Есть пусть наспех, из того, что было, сколоченная банька, недушевная, но вполне пригодная помыться – постирать. Есть такой же «временный», наспех и на «быстрый ход», выкопанный колодец. Но вода в нём чистая и вкусная. Даже сестра, как-то незаметно и к некоторому моему удивлению превратившаяся за жизнь в «дитя асфальта и супермаркетов» осмелилась сделать несколько глотков прямо из ведра, и с нею, вопреки её ожиданиям, ничего не случилось. Есть добротный сарай, куда хоть сейчас заводи козу, курочек, а можно и корову с лошадью. Есть стационарное электричество, есть даже стационарный телефон. Элементы живой изгороди, молодой сад, скорее, садик, есть даже небольшой урожай, на котором зимой с голода не умрёшь. Есть две машины дров, распиленных, поколотых, аккуратно сложенных в сарае.

Моя возня с дровами вызвала наибольшее подозрение со стороны жены. «Ты что? Зимовать ТУТ собрался?»
И в этом её эмоциональном «тут» для меня куда больше вопросов, чем ответов.
Я снова понимаю, что у меня нет никаких причин заниматься ЭТИМ, а уж тем более поселяться ТУТ. Никаких внешних причин, кроме глубокой внутренней потребности попытаться хоть как-то реализовать свою мечту. И не мечту Анастасии или Мегре, а именно свою, очень личную, очень жгучую, жившую во мне задолго до того, как словосочетание «Родовое поместье» появилось на страницах книг Владимира Николаевича. Хотя стоит признать, что книги Мегре помогли мне точнее, отчётливее понять свою мечту, а, следовательно, и самого себя.

Я снова сижу на маленькой скамеечке на своём участке. Подходит жена, кладёт руку на плечо: «А ты как-то и не рад. Ты же так ЭТОГО хотел».
«Просто я ещё не осознал».

Мгновение спустя ловлю себя на мысли, что, отвечая вроде бы формально, я ответил абсолютно точно. Дело не во внешних событиях, которые могут крутиться как угодно. Могут вынудить меня поселиться здесь, но я никогда не признаю это честным по отношению к своей мечте, могут бесконечно отдалять меня от переселения сюда, могут помогать или мешать, но дело не в них, дело во мне. Что может изменить туманное «потом»? Что могут изменить год-два, десять-двадцать? Построю другой, более добротный и комфортабельный дом, облицую его роскошным кирпичом, обеспечу высокотехнологичные системы отопления, подачи воды, утилизации отходов, построю душевную баньку, выкопаю свой прудик, новый колодец, подрастут и окрепнут деревья, но главное от этого не изменится. Не изменится сама суть взаимоотношений: я сам и вот эта земля у меня под ногами, маленький кусочек моей Родины, маленький кусочек планеты, маленькая, но вполне реальная и живая, частичка мироздания. Настолько живая, что я, попирая её ногами, порой ощущаю себя тупым механическим трупом. Затвердевшим трупом остановившейся мысли. И для того, чтобы изменить не внешний формат, а саму суть этих взаимоотношений, мне надо осознать что-то, что никак не даётся моему тугому прагматичному умишке.
А без этого наличие всех формальных признаков (гектар, живая изгородь, дом, баня – далее по списку) никак не сделают участок земли Родовым поместьем.

Любуюсь закатом, физически ощущаю, как озёрная гладь незримо утешает душу, чувствую, как кипит вокруг жизнь, кипит, не останавливаясь ни на мгновенье, что-то растёт, а что-то уже отмирает, что-то движется в земле и на поверхности, а что-то уже закончило своё движение. Жизнь, которая существует вечно, которая ежемгновенно меняет свою форму, но никогда не меняет своей сути. А стоит ли суетиться, стоит ли торопиться, находясь посередине, в самом центре Вечности? Мой роман с участком только-только начался, это пока и не роман даже, а так, подростковые «погляделки». Ведь пока я лишь в своих упругих и крылатых мечтах давно уже всё сотворил, и остаток жизни прожил добротно и счастливо, и умереть успел, и снова родиться в новой прекрасной реальности. И тысячи раз, без тени сомнений, мысленно спел вместе с Игорем Тальковым его замечательные строчки:
«Я пророчить не берусь.
Но точно знаю, что вернусь.
Пусть даже через сто веков.
В страну не дураков, а Гениев!»

А здесь мне только ещё предстоит вписаться в окружающую жизнь, понять и прочувствовать все линии взаимоотношений, от трепетания листочка до направления движения личинки. Стать неотъемлемой частью этой жизни, и, может быть когда-нибудь, возглавить её, стать не формальным хозяином, а истинно вселенским, стать той вершиной пирамиды, той почти неуловимой точкой вершины, через которую вся пирамиды взаимодействует со всей вселенной.

Но как понять диалектику (за неимением другого термина) Вечности? Как уловить соотношение движения и покоя в этой самой Вечности? Слова Анастасии «Замедленность в материи для осознания даётся» и «Сейчас, в мгновенье это, а, может, через двести-триста лет» лишь скользят сквозь сознание, не раздражая, но и не возвышая его. Слова йогов «Сознание открывается мгновенно, одним лишь усилием воли» кажутся правдой, когда смотришь на йогов, но стоит заглянуть в себя, и к формуле «воля-усилие-сознание» неизбежно примешивается расплывчатое «потом».
Но, в любом случае, не стоит торопиться. Верность поговорки «Утро вечера мудренее» многократно испытана на собственном позвоночнике. Сколько раз безысходный вечерний тупик утром представлялся досадным, но вполне преодолимым препятствием.

Я снова начинаю моделировать ситуацию по принципу: брошу всё, отпущу себе бороду…
Первое, что быстро закончится – это деньги. Вряд ли эта аксиома требует доказательств. Есть у денег и женщин одно общее забавное свойство: как только перестаешь уделять им достаточно внимания, как они либо стремятся вернуть тебя в зону своего влияния, либо покидают тебя.
Я не умею «питаться, как дышать», но очень хотел бы научиться. В любом случае, то, что растёт на моём участке, и то, что мне удастся вырастить самому, не позволит мне хотя бы умереть с голоду. Одежды в моём гардеробе при жизни на участке и отсутствии нужды в имидже хватит, как минимум, лет на десять, так что об этом тоже можно не беспокоиться.
Но есть три обязательных пункта расходов, требующих наличия в моём кармане празднично раскрашенных бумажек.
Пункт первый – налог на землю и строения. И если не хочешь однажды всё потерять под оловянными взглядами судебных приставов, эту дань надо выплачивать ежегодно и обязательно.
Сразу вспомнились слова одного из участников дискуссии на сайте «Эксперта»: для того, чтобы взять гектар земли, не нужны ни президент, ни депутаты, нужны лишь желание и воля. На основании собственных убеждений и личного опыта двумя руками подписываюсь под этими словами. А, живя на природе без телевизора, увлечённо занимаясь далёкими от политики вещами, вообще забываешь об их существовании как таковом.
Но это – лишь одна сторона медали. Государство не даст о себе забыть, оно найдёт тебя везде, и в центре Москвы, и на дальних выселках самой заброшенной деревни. Потому что мы без него проживём, оно без нас – нет. Сидя на своём участке, я отчётливо понимаю, что не нужны мне президенты с депутатами, но ещё отчётливее понимаю, что «от этих глаз не спрятаться, не скрыться», потому что я им нужен. Конечно, не как человек, или там личность, а как возможно – платёжно - способная единичка народа, или, по новомодным выражениям, популяции. И в сегодняшнем законодательном формате не оставят они меня в покое и мёртвого: за право похоронить меня на своём участке моим близким придётся кому-то заплатить, как говорится – «замазать глаза».
А велика ли заслуга сегодняшней власти в том, что остатки российской территории всё ещё принадлежат государству российскому? Уже при сегодняшней власти один из амурских островов отошёл к Китаю. И эти гектары российской земли, а, следовательно, и прах наших предков уже безнаказанно топчут китайские ноги. И болит сердце и за Курилы, и за Калининградскую область, и за многое другое…
А именно этой власти я выплачиваю ежегодную дань за право владеть кусочком своей родной земли.
Понимаю всю невозможность употребления термина «справедливость» по отношению к сегодняшней власти, но так и хочется спросить: а где, хотя бы, логика? Впрочем, среди воинственного беспредела задавать любые вопросы довольно глупо. Хорошо стреляет тот, кто стреляет первым, а лучше всех тот, кто стреляет последним, после которого больше некому и не в кого стрелять.

Ещё обиднее выглядит налог на строение. Строение, не предназначенное для получения той или иной коммерческой прибыли, а предназначенное – просто жить. Строение, на возведение которого государство не затратило ни копейки, не забило ни гвоздя, не подвезло ни одной доски, ни горсти цемента. Строение, от закладных до венца, возведённое личными усилиями на личные сбережения. Чтобы сберечь которые потребовалось заплатить все мыслимые и немыслимые, явные и неявные виды налогов. Однако, обнаружив строение в своём пространстве, государство немедленно обложило его данью.

И здесь уже никаких вопросов задавать просто не хочется.

Слишком очевидно, что без принятия Закона о Родовых Поместьях и соответствующих изменений в Конституции (право на жизненное пространство) мало что изменится. И на этом фоне очень уместно смотрится политическая активность анастасиевцев. А неуместно – равнодушие к этим вопросам остальных граждан России, включая сегодняшних депутатов, министров, президента. И не утешает, что завтра будут другие, послезавтра – третьи и т.д. слишком уж мало в современной России реальных граждан России. Граждан по сути, а не по бумажке. Слишком много людей в современной России смирились с происходящим, опустили руки. Учитывая, что больше половины населения России, вообще не участвует ни в каких политических игрищах, можно понять людей, которым активная общественная позиция анастасиевцев кажется странной и даже подозрительной.

Но, как ни крути, эту статью расходов в сегодняшнем пространстве не обойдёшь, не объедешь. Какое-то количество раскрашенных бумажек всё равно ежегодно придётся добывать. И от меня тоже зависит, будут ли такой же данью облагаться мои дети? Внуки? Правнуки?
«Сейчас, в мгновенье это, иль через двести – триста лет?».

Вторая обязательная графа расходов – отопление, в моём случае банальные дрова. Для того, чтобы спокойно жить на участке круглогодично, нужно, с учётом бани и суровости зимы, две-три машины или тракторных телеги дров. Возьмём по максимуму – три. На самом деле это гораздо дешевле, чем платить за отопление даже небольшой городской квартиры. Но это тоже – вполне реальные раскрашенные бумажки, которые нужно добывать ежегодно.
Можно, конечно, поразмыслить о высокотехнологичных системах отопления. Однако стоимость одной такой системы, которая, кстати, мне не понравилась, такова, что на эти деньги в сегодняшнем формате цен я могу закупить дров на 13 лет безмятежной жизни со своими самодельными печами. К тому же свои печи я всегда могу подшаманить с помощью глины и песка из ближайшего оврага, а при поломке системы, потребуются запчасти, в которых я не особенно понимаю.
Конечно, я планирую посадить деревья, чтобы в перспективе решить отопительную проблему, однако и самое быстрорастущее в наших краях дерево – осина – накопит достаточный запас древесины не раньше, чем через двадцать – двадцать пять лет. Да и осину я ценю за целый ряд замечательных и полезных свойств, разве что последним из которых являются легко раскалывающиеся, нежаркие, безкопотные полешки.

Кстати, всё время забываю спросить друзей – евреев: насколько часто встречается это удивительное дерево в их обетованных краях? Просто интересно: долго ли господин Иуда искал осину, чтобы исполнить свой суицидный замысел?

Впрочем, в случае самой крайней нужды, дрова можно потихоньку тырить в ближайшем лесочке. Правда, и в этом случае, бутылку леснику всё равно поставить придётся.

Третий пункт расходов – электричество. Знаю, что некоторые анастасиевцы, проектируя свои поместья, решительно отказываются от электричества. У меня нет никаких оснований кого-то в чём-то убеждать. Просто для себя я знаю, что мне сегодняшнему с электричеством – комфортнее. Не говоря уже о моих близких людях. Я вполне допускаю, что однажды во мне проснуться способности, после чего все мои сегодняшние рассуждения покажутся смешными и нелепыми. Однако я слишком стар для воображения, что это обязательно произойдёт «в ночь со среды на четверг, в два пятнадцать по новосибирскому времени». Может быть, и произойдёт. А если и не произойдёт, то жизнь на этом и этим – не кончается. Мне самому не нравится моя зависимость от электричества. Но в любом случае, мне бы хотелось, чтобы мой роман с электричеством закончился не волевым насильственным решением, а простым и естественным образом. Живя на участке, мы однажды обнаружим, что за прошедший год не потратили ни одного киловатта электроэнергии. И зададимся вопросом: а зачем нам тогда эти столбы с проводами и прочая механическая атрибутика?
Возможно, это всего лишь иллюзия. Но не стоит суетиться. Особенно под тем наркозом, под которым большинство из нас сегодня находится.
Но если я не способен добровольно отказаться от электричества, то придётся ежемесячно искать энную сумму для его оплаты.
Впрочем, в случае самой крайней нужды, можно обойтись свечой иль полнолунием.

Я ловлю себя на мысли, что все мои идеи – это идеи выживания. А если идея Родового Поместья – всего лишь идея выживания, то это – очень глупая идея, которой не стоит и заниматься. Выжить я, безусловно, смогу, пусть без электричества и почти без дров, питаясь камышом, лопухами и крапивой, но что я докажу этим хотя бы самому себе, не говоря уже о других? В конце концов, я научился куда более комфортно выживать и без всякого поместья. И пусть не факт, что завтра не подрежут стремена и не объявят в очередной раз, что денег у меня уже нет, потому что с этого дня я – никто, и зовут меня – никак. Пусть – не факт, но и всё остальное для меня, увы, тоже пока не факты.

Идея Родового Поместья для меня – это идея качественной, добротной, душевно-комфортной жизни. В идеале – не требующая нужды вообще выходить за пределы участка. Но как организовать пусть небольшой, но устойчивый финансовый поток в свой карман с помощью самого участка? Мой суконный мозг вонзает все мысли в обычные крестьянские премудрости. Корова, с сопутствующим ежегодным телёнком, основная кормилица, это практически ежедневно живые деньги за молочные продукты, к ней два-три поросёнка, несколько десятков куриц, по возможности – утки или гуси, плюс можно кроликов, овец и т.д. Именно так, с помощью животных, вот уже многие столетия трава, растущая на крестьянских лугах, превращается в реальные деньги. И в результате – всё то же картофельное поле с коровником – свинарником. И ежедневный монотонный труд, без выходных, без праздников, без отпусков. Я знаю многих людей, идущих этим путём, но не встречал среди них ни богатых, ни блещущих особенным здоровьем, ни тем более, по-настоящему счастливых.

Стоп-кадр из жизни:
«Зачем вам так много земли? Скотину, наверное, задумали разводить?»
«Обязательно! – весело отвечает жена. – И самой крупной скотиной в моём хозяйстве будет – попугай!».
И по большому счёту она абсолютно права.

Невольно вспоминаю фразу из своей юношеской писанины: «Расползаясь кирзовыми сапогами по жидкой осенней грязи, я уходил в будущее, из которого мне не суждено будет вернуться». Вновь понимаю, что моя затея с поместьем – это попытка вернуться в прошлое, в детство, точнее, в некоторые ощущения детства. И главное из этих ощущений – ощущение цельности бытия. Я, как естественное продолжение окружающего меня мира, а окружающий меня мир, как естественное продолжение меня самого. На каких углах и поворотах судьбы это ощущение разбилось на мелкие кусочки? Я всё ещё храню эти кусочки, иногда мысленно перебираю их, я всё ещё надеюсь вновь сложить из них предельно гармоничную мозаику. Затея с Родовым Поместьем – ещё одна попытка. А глава «Прикосновение к раю» не даёт окончательно уснуть этой надежде, не даёт ёй окончательно раствориться в повседневной нервной суете.
Но в моём детстве была и обязательная крестьянская составляющая, заполнившая многие дни моего детства. Странно, что прихотливая память хранит о неё лишь самые отрывочные воспоминания. Да и те, в основном, по принципу: бросил мотыгу, убежал на речку. И к этой крестьянской составляющей я не хочу возвращаться. И не потому, что боюсь, просто не вижу смысла. Слегка перефразируя Генри Торо: «Не стоит ещё раз ехать вокруг света, чтобы снова пересчитать кошек в Занзибаре».

Есть другой вариант – «Дом на повороте». Так получилось, что, мотаясь по делам, мы проезжали мимо этого дома раз двадцать. И каждый раз этот дом приковывал пристальное внимание жены, пару раз она даже просила остановиться, выходила, с независимым видом прогуливалась вдоль ворот и забора, внимательно всё изучала. Участок на глаз соток в 60-70, большой добротный, двухэтажный дом, облицованный шикарным кирпичом, крытый металлочерепицей, с тремя спутниковыми антеннами. Стильно и дорого сработанный забор, дорожки, аккуратно выложенные плиткой, ажурные фонари вдоль них, ровненько подстриженные газоны. То ли колодец, то ли просто стилизация под ветряную мельницу, беседка, качели…
Любая женщина, не чуждая архитектурно-ландшафтной романтики, сказала бы: сказка!
И в глазах жены я невольно читал строчку Высоцкого: «Вот это – Жизнь! И вдруг – Бермуды? Вот те - раз, нельзя же так!».
И я вновь ощущаю тотальное одиночество. Одиночество в попытке осмыслить, осознать, смоделировать и создать Родовое Поместье. Именно Родовое Поместье, А не крестьянское хозяйство или загородный особняк с прекрасной зоной отдыха.
Мне слишком очевидно, что для создания, а потом и поддержания в порядке такой загородной резиденции нужен финансовый источник, далёкий от земледелия, пусть даже самого органического, от кролиководства, лекарственных трав или эксклюзивных овощей с фруктами. И уже сам этот источник дохода никогда не позволит мне достичь той внутренней тишины и покоя, к которым я, пусть почти бессознательно, но стремлюсь. Потому что он неразрывно связан с зуммером внутреннего беспокойства, внутренней тревоги: правильно ли я всё рассчитал? Всё ли учёл? Доглядел? А если под воздействием природных факторов, этот зуммер становится почти неслышен, то, по закону подлости, обязательно прорежется телефон. Прорежется, разорвёт мысль, пустит её по замкнутому кругу: деньги – товар – деньги, плюс, плюс, и ещё раз – плюс – человеческий фактор, участвующий во всём этом. А любой предприниматель, да и просто деловой человек, знает, что, отключив телефоны, включаешь ещё более тревожный внутренний зуммер. А вдруг именно сейчас происходит нечто, требующее твоего немедленного вмешательства? Вдруг кто-то, разинув рот, ждёт твоих указаний и бездарно теряет драгоценное время?

И с этой точки зрения загородная резиденция ничем не лучше крестьянского хозяйства, и то, и другое – запутанный клубок ежедневных проблем, в большинстве своём, увы, далеко не творческих. Но как найти реальную точку опоры хотя бы внутри самого себя? Разве что в отрывочных снах, где здоровые, счастливые дети бегут по сочно-зелёной траве, играют на берегу ручья с беременной змеёй, строят из снега ледяной дворец. Снах, в которых то ли прошлое пытается достучаться в закрытые двери моего сознания, то ли будущее пытается отжать их хоть на мгновение.

Хожу по участку, встаю на разных точках, изучаю рельеф. Но мысль, цепляясь за частности (здесь надо подсадить берёзку, а здесь - шиповник и несколько видов сирени), ускользает от главного. Как организовать свою жизнь на участке, чтобы не испытывать ни малейшего беспокойства ни за сегодняшний, ни за завтрашний, ни тем более, за послезавтрашний день? Ни за себя, ни за своих близких? Пусть для начала хотя бы в финансовом плане? Нет, я не против любых видов заработка на стороне, от колки дров бабе Мане до торговли интеллектуальными ценностями. Но все эти заработки должны быть, что называется, в охотку, в радость, а не по нужде. Иначе для меня идея Родового Поместья теряет всю соль.

Может, сесть и попытаться написать подробный бизнес-план? С разбивкой по соткам и ожидаемой урожайностью растений? Вместо этого я неожиданно обнимаюсь с ольхой и смеюсь чему-то, происходящему в душе. Происходящему, независимо от направления мысли. Словно душа, устав от моих занудных размышлений, взлетела в небо и поцеловалась с ним. В такие мгновения я, пусть невольно, но абсолютно точно знаю, что всё у меня получится. Ведь оно уже – получается! И пусть кто-то скажет – «случайность», а кто-то – «мистика», пусть чуть позже мне опять скажут «дуракам везёт», а я опять поправлю – «везёт дуракам и пьяницам, а, значит, мне – вдвойне!». Обнимаясь с ольхой и целуясь с небом, я знаю главное: если я не предам свою мечту, то и она никогда не предаст меня. Ведь мы с ней – естественные продолжения друг друга. И ей без меня будет так же холодно и одиноко, как и мне без неё. И многое в моей жизни происходит благодаря нашему с ней взаимодействию.

Но она не только, да и не столько, стелет мне под ноги ковровые дорожки, сколько подбрасывает сюжеты, требующие внимательного осмысления.

Сюжет первый, плоскорезный.

Целый день мотаемся по городу, решая разнообразные проблемы. К вечеру в гудящей, как простуженный колокол, голове обнаруживаю не потухшую сигнальную лампочку. Что-то забыл. Память не без труда находит причину сигнала.
- А плоскорезы здесь где-нибудь продаются?
Уставшее и голодное население машины как-то обречённо и уныло молчит.
- А что это? – осторожно интересуется кто-то.
Ситуация уже забавная. Я на тот момент прочитал пару статей о плоскорезе, но в глаза его не видел, и в руках, тем более, не держал. Остальные обитатели машины наверняка слышали словосочетание «Сельское хозяйство», но на этом, пожалуй, и всё. Я не помню, из каких слов составилась моя короткая, но, без сомнений, зажигательная речь. Потому что позвоночником почувствовал, как все буквально загорелись желанием немедленно увидеть это чудесное достижение человеческой мысли.
- Если и продаётся, то в «Сельхозтоварах»!
- Не успеем, они до семи работают!
- Успеем! – говорит водитель и включает скорость. За его благодушной внешностью скрывается очень решительная и крайне деятельная натура.
К крыльцу «Сельхозтоваров» подлетаем без десяти семь. Охранник по хозяйски уже перекрывает дверь, препятствуя входу. Однако при виде необычных и очень решительно настроенных покупателей, делает шаг в сторону. К его чести, пусть тихо и безадресно, он всё же произносит: «Мы закрываемся». «Успеваем!» - отрезает кто-то, возможно и я. Так же дружно шагаем в отдел, где в окружении лопат, мотыг и граблей скучает последние минуты рабочего дня продавщица.
«Плоскорезы есть?» - с ходу спрашиваю я.
«Нет!» - так же с ходу отвечает она. Взгляд у неё слегка стеклянный.
Странно, но я испытываю некоторое облегчение, по принципу: на нет и суда нет. Вопрос с плоскорезами, любопытный, но не самый важный, откладывается на некое «потом». Но тут оживают глаза продавщицы. Она начинает понимать, что, несмотря на необычность ситуации, спрашивают её про вещи вполне обыкновенные.
«Ой, что это я? – спохватывается она. – Плоскорезы? Конечно, есть. Три вида!»
Я смутно припоминаю, что читал о двух видах плоскорезов, большом и малом. «Три вида» вышибают из-под меня весь теоретический базис и начинают уводить в сторону глубокой задумчивости.
«Покажите!» - требует уже водитель.
Стоим, разглядываем тоненькие палочки с прикрученными к ним кривыми железячками. Позвоночником чувствую, как градус любопытства спутников падает ниже нулевой отметки, а образовавшаяся пустота заполняется здоровым сарказмом.
«Сильная вещь!» - говорит водитель и отворачивается. Понимаю, что его глаза смеются.
«Ну и какой же брать?» - эту растерянную мысль я, оказывается, произношу вслух.
«Да бери все!» - говорит водитель. Мне кажется, в нём всё ещё играет природное любопытство по принципу «а вдруг?».
Через несколько минут выходим из магазина с плоскорезами в руках. Охранник сопровождает нас задумчивым взглядом. Словно размышляет: каким образом эти ребята собираются использовать такие орудия труда? Мне почему-то кажется, что его мысли очень далеки от огородно - грядочных проблем.
К плоскорезам приложены инструкции – серые узкие бумажки с плохо пропечатанным шрифтом и картинками. Сестра, отчётливо сочувствуя мне, читает их вслух. Но идти на свой участок с целью эксперимента решительно отказывается.
«А вдруг я что-нибудь там не то сделаю?»
«Да делай там, что хочешь!» - машет рукой. Уже на улице понимаю, что в этой отмашке не столько равнодушие к судьбе своего участка, сколько неверие в результативности этих, по её выражению, «тяпок».
Плоскорезы – предельно тупые, и у меня сразу возникает вопрос: точить или не точить? Почему-то об этом ничего нигде не сказано. Или – я не запомнил. Теоретически я знаю: чем лучше заточен режущий инструмент, тем легче им работать. Подходит ли эта теория к плоскорезам – мне неизвестно. Решаю пробовать, как есть. После нескольких взмахов в густой траве навсегда исчезает одна из гаек крепления. Испытываю лёгкое раздражение, что нет хотя бы стопорящих отверстий под болты, а гайки не снабжены «ушами». В результате требуется набор ключей. Понимаю, что при постоянной работе это не столь важно, но всё-таки. Тупым плоскорезом у меня ничего не получается, точнее, того же результата я бы достиг с помощью любой, подвернувшейся под руку палки.
Затачиваю один из плоскорезов на наждаке, пытаюсь проанализировать свои ошибки. Не поставил перед собой чёткой задачи, слишком тороплюсь и даже волнуюсь, словно хочу кому-то что-то доказать. Доказывать пока нечего и некому. Перенять хоть какой-то практический опыт тоже не удастся. Опрос показал, что в ближайшей округе только один из огородников, кстати, по общему мнению, очень продвинутый, слышал слово «плоскорез». Он считает, что это плуг, который используют в степной зоне, где ветра и эрозия почвы. А тут леса, поэтому «плоскорез здесь на хрен не нужен». Грустно. И даже внутренний пафос «я один, всё тонет в фарисействе» - не помогает.
Заточенным плоскорезом у меня кое-что получилось. Поставленную задачу выполнил, а, войдя во вкус, ещё и дополнительно поработал. Стою, разглядываю результаты труда. Жена, вроде бы равнодушно наблюдавшая за происходящим, неожиданно подтверждает мои внутренние ощущения: По-моему, лопатой, косой и граблями, ты бы сделал всё быстрее, легче и качественнее.
«Да я первый раз в жизни его в руки-то взял!» - объясняю ей, а больше – самому себе.

Убираю плоскорезы в гараж сестры, укладываю так, чтобы они не очень бросались в глаза, невольно вспоминаю слова одного человека, сказанные, впрочем, по другому поводу: Почему мы никогда ни к чему не готовы? Слегка греет местоимение «мы». Этот человек обвиняет не только меня, но как бы и себя тоже. Поэтому и ответ всплывает из какой-то литературы: Россия никогда ни к чему не готова. Это её обычное состояние.
Насчёт России врать не буду, не знаю. Но в отношении меня этот литературный стёб очень даже точен.
Утешаю себя, что мой роман с плоскорезом только-только начался. К любому инструменту надо привыкнуть. Надо сжиться с ним так, чтобы он стал естественным продолжением твоих рук. Но понятие «чудо» в этот разрез уже никак не укладывается.
Поэтому на душе – тихая, шершавая неудовлетворённость.
И ещё любопытство: что бы сказал Григорьевич, глядя на мои упражнения?

Сюжет второй, Григорьевич.

Семейная пара, всю жизнь вместе, обоим за семьдесят. Около года назад оба перенесли по медицинской операции, но всё равно выглядят моложе своих лет, крепкие, подвижные, без дела не сидят. Всю жизнь – крестьяне, вся жизнь – на земле.
Их крестьянская усадьба по многим формальным признакам подходит под термин Родовое поместье. Земли вместе с покосом даже на глаз больше гектара, богатый сад, дом отделён от дороги живой изгородью из дикорастущих деревьев, очень много цветов. Место наикрасивейшее, с одной стороны озеро, с другой – соловьиная роща, где весной такие песни – умереть можно от наслаждения.

У них пятеро взрослых детей, больше десяти внуков и внучек. Вот уже три года их никто не навещает. В речи любых стариков часто звучит слово «раньше», в речи Григорьевича я легко отличаю два особенных «раньше». «Раньше, когда дети приезжали». «Раньше, когда внуки гостили». В этих «раньше» и затаённая гордость, и затаённая боль. Детей Григорьевич не винит. «Живут далеко, жизнь нынче тяжёлая, а здесь – делать нечего. Работы нет». «Работы нет» тоже звучит у него по-особенному, и он всегда уточняет: ни–ка-кой.
Я догадываюсь, что он вкладывает в понятие «работа». Надо, чтобы кто-то появился, что-то организовал, сказал каждому, что ему делать, а за сделанное платил бы сколько-то, но всегда мало, денег. И мне от этого грустно. Потому что Григорьевич не очень-то похож на привычный образ старого крестьянина. Взгляд у него всё ещё мужской: дерзкий, непокорный, пытливый, с огоньками смешинок и потаённого любопытства. И этот взгляд удачно сочетается с наколкой на руке «не забуду мать родную». Чувствуется, что он повидал жизнь во многих проявлениях, и она ему не надоела. Тем обиднее, что понятия «работа» и «жизнь» у него неразделимо слиты. «Нет работы» звучит как «нет жизни».

«Кто виноват?» Григорьевичу яснее ясного, и при первой возможности он поливает «предателей» с головы до ног и до десятого колена причудливым матом. «Что делать?» Григорьевич точно не знает. Я, кстати, тоже.

Последний раз его нищенскую колхозную пенсию увеличили на одиннадцать рублей. Надо ж было ему услышать по телевизору фразу про «значительное увеличение пенсий и улучшение качества жизни пенсионеров». От обиды на такую значительность Григорьевич вознамерился отправить одиннадцать рублей «обратно Путину». Даже запечатал деньги в конверт и написал адрес. Но не отправил. То ли постеснялся, то ли пожалел денег. Всё-таки «буханка хлеба и три коробка спичек». Рассказывает об этом с юмором, посмеиваясь над самим собой.

Меня угнетает другое. Я, как и многие, почему-то убеждён, что гектар не только ослабит мою зависимость от внешних видов дохода, но и позволит избежать нищеты. Но на чём держится такая моя убеждённость, я не могу объяснить и самому себе. Если это – вопрос веры, то таких вопросов для меня никогда не существовало. Я слишком хорошо знаю, что «можно верить и в отсутствие веры». И даже делать на этом деньги.

У Григорьевича гектар есть, и владеет он им не один десяток лет. Он не читал книг Мегре, но, следуя природной интуиции, многое сделал так, как советует Анастасия. Он умеет и любит работать на земле. Даже после перенесённой операции его не увидишь на участке только в самый проливной дождь. Всё остальное время – он там. Что-то копает, рыхлит, пропалывает, поливает, косит, таскает на горбу траву или сено. У него нет денег, чтобы нанять трактор или лошадь, у него нет помощников – жену после операции трепетно бережёт, не разрешает даже воду из колодца доставать – но его участок, несмотря на размеры, выглядит одним из самых ухоженных в деревне.
Но всё это не спасает Григорьевича от тех современных проблем, что терзают как отдельного человека, так и всё общество в целом.
Дети не приезжают и даже не привозят внуков погостить хотя бы летом. Я понимаю это так, что дети вырвались отсюда в более комфортную, в их понимании жизнь, и не хотят возвращаться. Они не забыли стариков, но решительно требуют всё бросить и переехать к ним.
Гектар не уберёг Григорьевича от тяжёлой болезни и медицинской операции.
Не уберёг и от нищеты.

Я часто думаю: почему судьба привела меня к этому знакомству? Привела настойчиво, но мягко, словно играя целой цепью каких-то дурацких случайностей. Да и само знакомство состоялось благодаря упрямству всё того же решительного водителя.
«А вон дед, сходи, спроси у него».
«Да надоело, ну его всё на хрен!»
«Ну, сходи, тебе что? Трудно?»
«А тебе? Сходи сам, да спроси!»
«Ну, сходи ты, а? Я не выспался…»
«Достал, блин!»

Если прав я, значит, Григорьевич допустил какую-то ошибку. Ошибку, которую мне надо определить для начала в самом себе. Потому что образ жизни диктуется прежде всего образом мысли. Не изменив образ мысли, можно сколько угодно менять образ жизни – всё равно вернёшься к той же самой точке. Иногда это называется – от самого себя не уйдёшь. Ни в Африку, ни в Америку, ни на гектар земли.

Чем мой гектар будет отличаться от гектара Григорьевича? Внешне – лишь архитектурным стилем застройки и ландшафтным дизайном. Но мне надо определить саму соль отличия, иначе я всего лишь, по сути, повторю судьбу Григорьевича. Или судьбу владельца «дома на повороте». И в том, и в другом нет ничего страшного. Но вряд ли я найду в этом хоть что-то интересное для себя. Меня не угнетает ответственность перед Анастасией, Мегре, идеей Родовых Поместий, Родной партией. Ещё менее я склонен перекладывать ответственность за свои ошибки на них. Не по их вине или заслуге я занимаюсь своим участком. Просто я знаю: если у меня ничего не получится, то мои дети, и без того равнодушные к этой идее, станут ещё равнодушнее, а вслед за ними – и внуки. «Пашет дед у с утра до ночи, колготится в нищете, глухомань и тоска беспросветная». Или – «понятное дело: хапнул денег немеряно, бахнул усадьбу, да балдеет в своё удовольствие!». Возможно, у цивилизации есть и другие пути нормализации бытия. Но мне они сегодня неизвестны. И я занимаюсь тем, что знаю. Точнее, пытаюсь узнать.

Поэтому и отказался от активного поиска реальных единомышленников. Наткнулся на удивлённый вопрос товарища «а тебе-то они зачем?», задумался и понял. Большинство из нас, и я в том числе, ищут сегодня друг друга, чтобы хоть что-то получить. Хотя бы моральную поддержку. А слова Макаревича «только в стаде баран доверяет судьбе» даже самый злобный мой недруг не сможет отнести ко мне. «Творец не просит, он сам всегда отдать способен». Я обязательно буду искать единомышленников. Без них не воплотятся все мои мечты. Но только тогда, когда пойму, что я способен что-то дать. Не в плане денег или ценных указаний. Тут что-то другое. А пока я сам слишком многого не знаю и не понимаю.

Я, например, до сих пор до конца не понимаю, чем Родовое дерево будет отличаться от других деревьев такой же породы, растущих на моём участке. Местом посадки? Особым к нему отношением? Но в чём должна заключаться сама эта особенность?

В живой изгороди Григорьевича деревья разных пород. Но лишь одно из них – молодая липа - пользуется его очевидной благосклонностью. Всякий раз, оказываясь вблизи её, он показывает: а вон, липа-то у меня, а? Растёт! И в этом «растёт» и радость, и любовь, и гордость. Если он идёт вдоль своей изгороди, обязательно остановится возле липы, постоит, покурит, подумает о чём-то. В ряд растут три ели, но лишь про одну из них, самую стройную и пушистую, он охотно рассказывает.
«Три раза пересаживал, вот ведь как получилось. Принёс, воткнул, приживётся – не приживётся. Прижилась. Ан гляжу: неладно воткнул, не к месту. Пересадил, приживётся – не приживётся. Прижилась. Тут хозяйка взвинтилась: куда ты мне тут ёлку воткнул! Убирай давай! Вот ведь какое дело. Деваться некуда – пересадил. Растёт». В этом «растёт» уважение к жизнестойкости многострадальной ели.

В ряду растут берёзки, клёны, ольха, черёмухи, рябинки, осинки. На любые вопросы о них Григорьевич лишь пожимает плечами – «растут». И в этом «растут» полнейшее равнодушие.

Растёт в этом ряду и молодой дубок. На вопросы о нём Григорьевич почему-то не отвечает. Молчит, шевелит губами, глаза становятся водянистыми, словно обращаются внутрь. Это меня интригует, и я не упускаю случая спросить о дубке с разных позиций. Григорьевич оживляется лишь один раз, когда я говорю о своём желании тоже посадить дуб.
«Ты тут, что смотри главное? Он ведь, титькина вошь, не успел и проклюнуться, а сразу вглыбь растёт, в корень. От земли – вершок, а корень уж не взять, только погубишь. С этим как? Шёл лесом, а он мне в ноги и ткнулся. Так, ниточка одна. Взял в горсть, да и принёс. Прижился».
Иногда мне кажется, что с этим дубом у Григорьевича связано что-то личное, потаённое. А иногда – что я опять всё усложняю. Дуб – известный тугодум, неторопливый долгожитель. И этот молодой дубок станет похож на дерево разве что лет через двадцать. А Григорьевич, в силу возраста, не надеется это увидеть. Отсюда и задумчивость.

Цветов у Григорьевича такое раздолье, что от одних названий – голова кругом. Григорьевич огорчается, когда узнаёт, что я вообще в культурных цветах не разбираюсь.
«А я без цветов не могу, - признаётся он. – Мне без них душно. Оно ведь как? Когда весной сады цветут – душа летает! Аж приземляться не хочет. Но сады – что? Отцвели, да и всё. Вот я и подобрал так, чтоб от снега до снега – цветы были. Одни потускнеть не успеют, глянь, уж другие красоту разворачивают. Мне любо. – Подумав, убеждённо добавляет. – Без цветов нельзя. Скучно».

А вот с травой у Григорьевича совсем другие отношения. Названий он практически не знает, спрашивать почти бесполезно. Зато безошибочно разделяет траву на три вида: полезную, малополезную и «вреднючую». Полезная – которая годится в пищу любой скотине, малополезная – годится или некоторым животным, или только пока молодая, вреднючая – которую «никто не жрёт!». С этой вреднючей травой Григорьевич всю жизнь ведёт беспощадную войну на уничтожение. Достаточно одного эпизода.
Григорьевич просит взять его в город за какой-то справкой. Стоим у крыльца казённого учреждения. Между ровно постриженными кустами и тротуаром пробилась одинокая веточка полыни обыкновенной. Григорьевич, не задумываясь, подходит к ней, нагибается, ухватывает как можно ниже, выдирает с корнем, ломает и забрасывает в кусты.
Мне жаль эту веточку: росла себе, никому не мешала, производила в меру сил кислород и полезные людям фитонциды, осенью бы отмерла и вернула в землю гораздо больше веществ, чем взяла от неё. Григорьевич ни судьбою, ни внешностью не похож на моего отца, но есть одно качество, которым он мне отца постоянно напоминает – спорить с ним бесполезно. Поэтому я молчу. Но он перехватывает мой взгляд и объясняет свой поступок: очень вреднючая эта трава! Её никто не жрёт!
Всё тот же решительный водитель, с интересом наблюдавший за действиями Григорьевича, поворачивается ко мне и многозначительно поднимает брови.

На своём огороде любую несанкционированную им травинку, Григорьевич воспринимает как злейшего врага. И на этой войне Григорьевич поражает своей беспощадностью, прежде всего, по отношению к самому себе. А сама война – своей бесконечностью.
Приёмы, которые использует Григорьевич, сторонники органического земледелия обычно называют агровампиризмом. Теоретически я с ними абсолютно согласен, хочу только заметить, что это – вампиризм, прежде всего по отношению к человеку, вовлечённому в такие агротехнологии. Ведя войну с окружающими его природными механизмами, человек, по сути, воюет с самим собой. Человеку свойственно побеждать, и в этой войне все признаки победы уже видны невооружённым глазом.
Однако у меня нет никаких оснований спорить с Григорьевичем и, уж тем более, что-то ему доказывать. Во-первых, это «что-то» мне надо сначала доказать самому себе, и не теоретическими выкладками, а многолетними подтверждениями или опровержениями тех идей, которые я собираюсь воплощать. Во-вторых, у Григорьевича есть козырь, которым он легко побьет все мои рассуждения. Даже этим летом, когда затянувшаяся, испепеляющая засуха разом сменилась беспробудно-заливными дождями, урожай у Григорьевича отменный, есть, чем похвастаться. В-третьих, у Григорьевича – массовая поддержка окружающего населения. Под тезисами, которыми охотно делится со мной Григорьевич, не рассуждая, подпишутся, как минимум 95% российских огородников.
1. Земля работу любит.
2. Копать, копать, и ещё раз – копать.
3. Полоть, полоть, и ещё раз полоть.
И как основополагающий закон: без навоза ничего не вырастишь. На моё замечание, что навоз – это та же трава, частично переработанная животными, Григорьевич отмахивается: навоз – есть навоз! И смотрит на меня испытующе: ты же понимаешь, о чём я говорю?

Такие испытующие взгляды Григорьевича я ловлю на себе часто. Он упрямо пытается понять: кто я такой, зачем мне большой участок земли, что мне тут вообще надо? Его не проведёшь пузырчатым на коленях трико, слинявшей футболкой и потёртыми шлёпанцами. На это покупаются лишь дачники, которые, поскрипывая новыми камуфляжными костюмами, идут за грибами и спрашивают у меня про «места». А мои пространные рассуждения о возможных способах происхождения грибов в местном типе лесов воспринимают, как обычное нежелание делиться заветными полянками.
Они уходят, Григорьевич поворачивается ко мне. Вытирает слёзы, кашляет от долго сдерживаемого смеха. Слово «дачник» для него почти ругательное. Он упрямо не воспринимает этот тип людей, в последнее время активно замещающий обычное сельское население.
А меня мучает загадка: почему он не относит меня к дачникам? По всем признакам и фактам, да и по сути, я – самый обыкновенный, заурядный дачник. Но Григорьевич упорно отказывается в это верить. Отсюда испытующие взгляды и каверзные, под руку или в лоб, неожиданные вопросы. Чувствуется, что он готовит их заранее, и ждёт самого неподходящего для меня момента, чтобы задать их.
«Трактор, какой будешь покупать?»
«Пчёл будешь заводить, или как?»
«Если собрался работников нанимать, так подсказать тебе?»
Я и сам себе не могу толком объяснить, что мне понадобилось на окраине, а точнее, уже и за окраиной вымирающей деревни, тем более, я не умею объяснить это Григорьевичу. И мои невнятные ответы лишь усиливают его подозрительность.

Впрочем, в начале сентября Григорьевич отчётливо теряет интерес к происходящему вокруг. Они с женой приняли окончательное решение – переехать к детям. Объяснили просто: в куске хлеба не откажут, а умрём – похоронят. В тот день я первый раз услышал от Григорьевича жалобу.
«Всю ночь не спал, - даже не сказал, а как бы признался он. Я долго ждал продолжения о сердце или печени, почках или желудке, но услышал неожиданное. Он поднял глаза и опять сказал, как признался. – Душа болела. Веришь – нет, никогда так не болела, а тут. Всю ночь».
Я не нашёлся, что ему ответить. Лишь понимающе кивнул.
Первый и последний раз я услышал от Григорьевича жалобу. Первый и последний раз я услышал от него о чём-то, выходящем за пределы обыденной реальности. Потому что мы с ним давно выяснили, что к религиям относимся одинаково – параллельно: не тронь меня, и я тебя не трону.

Григорьевич с женой собирают вещи, укладывают их в коробки, ворчливо – дружелюбно переругиваются, соперничая в приверженности к идеям господина Плюшкина. Слушая их ласковую перебранку, я отчётливо понимаю, что не хочу повторить их судьбу. С другой стороны, живя в Родовом поместье, нет никакой нужды заделываться миллионером.

Я снова сижу на маленькой скамеечке посередине своего участка. Я не знаю, станет ли он когда-нибудь Родовым Поместьем, моим, или другого человека. Окружность моего знания постоянно соприкасается с бесконечностью моего незнания. И даже Время, само по себе, неспособно изменить их соотношение. Только – я сам.
И я вдруг понимаю, чем мой участок отличается от всех остальных участков на поверхности земной коры. Только – мною самим. Точнее, моими мыслями, моими мечтами, моими идеями их воплощения. И мне ещё только предстоит научиться жить на земле. Не просто на природе, а в самой природе. Мне только ещё предстоит осознать и душой и телом, что я – неотъемлемая часть окружающей природы, а она – неотъемлемая часть меня самого. И возможность нашего с ней взаимо - действия открывает самые немыслимые перспективы.

Мы ищем Землю, а она всегда у нас под ногами.
Мы ищем Пространство, а оно всегда вокруг нас, как продолжение нас самих, нашего сознания о нём.

И мне ничего не остаётся, как пожелать самому себе – удачного сотворения.

И всем вам, дорогие друзья, тоже – удачного Сотворения!

07.11.06 г.

Посмотрел я передачу, толь смеюся, то ли плачу.

09.11.2006 года я включил телевизор и сразу увидел на экране Владимира Николаевича Мегре.

Сначала я подумал, что это внешне похожий на Владимира Николаевича человек, и только через несколько минут понял, что первое впечатление мне не изменило. Обрадоваться я не успел, так как к этому времени понял, что это за канал, и, особенно, что это за категория телепрограмм. В таком градусе раскалённой «желтизны» всерьёз обсуждать сколь-нибудь интересные вопросы просто невозможно. Впрочем, у меня была надежда, что создатели программы просто хотят потоптаться около популярности писателя, погреться в лучах его славы. И, желая сохранить хотя бы гримасу объективности, не будут излишне по времени видеоряда поливать писателя грязью и искажать идеи, высказанные им в его книгах. Но и эта моя надежда не оправдалась.

Я редко смотрю такого рода программы и не знаю точно, как это обычно у них происходит, но в этот раз мне показалось, что хулители Мегре сами сели в яму, которую так старательно копали для писателя. Это ощущение подтвердил и человек, который вместе со мной смотрел телепередачу. Он не признаёт никакой Анастасии, а самого Мегре считает обыкновенным фантазёром. Во время программы он несколько раз наивно меня спрашивал: А почему Мегре не дают ничего сказать? Блин, мне же интересно… А после её окончания возмущался: Слушай, это же полная шиза! По беспределу! За кого они нас вообще держат? А потом вдруг задался вопросом: Слушай, а чего вообще такого можно сейчас написать, чтобы тебя так яростно пытались запрессовать?

И этот вопрос совсем не так прост, как может показаться на первый взгляд. На сегодня Владимир Мегре – самый популярный современный российский писатель. Мне могут возразить, что суммарный тираж книг Александра Бушкова несколько превышает суммарный тираж книг Мегре. Я ничего не имею против писателя Бушкова, но у меня есть два принципиальных замечания. Всё, что написал Мегре, можно взять в одну руку и без особых усилий унести. Попробуйте взять и унести в обеих руках всё, что написал Бушков. И сам список произведений, написанных Александром Бушковым, в разы превышает список книг, изданных Владимиром Мегре.
К тому же Бушков, насколько мне известно, эксплуатирует традиционно-популярные в наши дни «жареные» темы: менты-криминал-спецы. Когда много лет назад книжные лотки России стали заполняться блестящими обложками с голыми красотками, кинжалами, пистолетами и размытыми пятнами сукровицы, я даже слегка грустил. Потом свыкся, стерпелся, перестал замечать.
Года два назад стоял на Витебском вокзале Санкт - Петербурга у книжного лотка. Подошла молодая пара, купили какую-то газету, девушка уже пошла в сторону перрона, но парень остановил её предложением: А давай какой-нибудь пиф-паф с трах-трахом купим, чтобы время убить?
Я внутренне улыбнулся и подумал, что лучше, пожалуй, и не скажешь. И ещё подумал, что настоящий русский дух не так-то просто ушибить культурой бессмысленного и, как иногда у нас водится, беспощадного потребления.

О чём пишет Владимир Мегре? Красной нитью сквозь все его книги проходит тема Любви. Любви к Родине, любви к родной земле, любви к окружающей нас с вами природе. Мегре размышляет о прошлом и будущем России, о взаимосвязи происходящих в мире событий, о взаимоотношениях человека и Бога. Но главной темой всех его книг, как ни странно, являются семейные, даже родовые ценности, наиважнейшее в которых – любовь и внимание к нашим же собственным детям.

Любой журналист, оправдывающий свою «желтизну», на двух пальцах объяснит, что все эти темы в плане успеха – прямой путь в отверстие посередине того места, куда никто никогда добровольно попадать не хочет. Потому что современным россиянам куда интереснее копаться в чужом белье, чем размышлять о своём собственном.

За десять лет Мегре выпускает девять небольших по объему книг на эти простые жизненные темы и становится самым популярным российским писателем.
Успех феноменален и не вполне внятен здравому смыслу.
Поначалу успех Мегре пытаются «объяснить» тем, что «Россия – традиционно глупая страна». Дескать, россияне – дураки, вот и клюют на всякую ерунду. Время давно уже развеяло утверждение, что «Мегре может иметь успех только в стране дураков». Уже сегодня языки, на которые переведены книги Мегре, и страны, в которых они выходят, составят длинный и потому для меня даже слегка нудный список. В некоторых странах отдельные книги Мегре уже выходили в лидеры продаж. К сожалению, у меня нет данных о сегодняшней популярности других современных российских писателей за рубежом, но это неважно.
Любой здравомыслящий человек понимает, что объяснить популярность Мегре темами его книг или, тем более, литературным языком, с точки зрения здравого смысла попросту невозможно.
И уже одним только своим успехом Мегре не оставил своим недоброжелателям никакого выбора, поставил их между двумя огнями. Потому что объяснить этот успех логически можно только, исходя из двух противоположностей.

1. Анастасия действительно реально существует.
В этом случае всё встаёт на свои места. Это она, владея наукой образности, влияет на происходящие события. Это к ней тянутся сердца и мысли читателей. Мегре в этом случае предъявить нечего, человек просто подробно и, уж извините, как умеет, описывает события, происходящие в его реальной жизни.
Однако признать реальность Анастасии у недоброжелателей Мегре нет ни внутренней, ни внешней возможности. Одно лишь допущение, что Анастасия – реальный человек, автоматически вызовет огромное количество вопросов о нашей с вами реальности. Что неизбежно приведёт к тщательному изучению пятой книги Владимира Мегре «Кто же мы?».
Приём с провокаторшами, пытающимися выдать себя за реальную, «ту самую», Анастасию не срабатывает по очень простой причине. Высота, которую задал главной героине своих книг Владимир Мегре, очевидно недоступна даже самым тщательно подготовленным актрисам.

Поэтому недоброжелатели Мегре выбрали второй возможный вариант.
2. Никакой Анастасии нет, все книги Мегре – исключительно его заслуга.
Забавно наблюдать, как хулители Мегре, настаивая именно на этом варианте, истерично не замечают, (не хотят замечать?), что это допущение, чем дальше, тем очевиднее, приводит Мегре в разряд гениев. И чем дальше, тем настойчивее требует признать Владимира Мегре не просто великим русским писателем, а величайшим писателем современности.
И в этом случае всё опять встаёт на свои места. Мегре – гений, и этим всё объясняется. И некоторая алогичность его сюжета (как ведать нам, что гению доступно?), и феноменальная, набирающая обороты день ото дня, популярность его книг. И в этом случае не стоит ломать здравый смысл об колено, гении обладают способностью обращаться сразу к сердцам и душам людей, минуя схемы интеллектуальных построений. Явление, кстати, хорошо известное, хотя и мало изученное. Становится понятной и мелкопакостная травля Мегре со стороны людей определённого сорта. Тема «гений и посредственности» известна давно, «Моцарт и Сальери» далеко не первый сюжет, а «Мегре и хулители», увы, вряд ли последний в нашей с вами человеческой истории.

Другие объяснения популярности Мегре мне неизвестны, а которые известны, либо откровенно лживы «все читатели Мегре сплошь дураки и неудачники», либо откровенно несостоятельны с точки зрения даже элементарной логики.

И завистникам Мегре ничего не остаётся, как свистеть, улюлюкать, топать ногами и плеваться, плеваться, плеваться своей же собственной слюной.
Собственно, этому улюлюканью и была посвящена просмотренная мною передача.
Передача давно закончилась, а я всё ещё ходил с угла на угол, бессильно сжимая кулаки.
«Да успокойся ты, - посоветовали мне, - собачки лают, караван идёт…»
Но я не мог успокоиться. Мне почему-то было стыдно перед Мегре. Невольно вспомнил, как год назад, обсуждая с единомышленниками целесообразность участия в такого рода передачах, я сказал, что участвовать в них можно, но при обязательном условии: иметь возможность вести параллельную видеосъёмку. Телевизионщики могут как угодно монтировать видеоряд и демонстрировать его, но чтобы была и объективная, от начала до конца, запись происходящего. А если звукоряд будет смонтирован с искажением смысла сказанного, было бы, чем и предъявить.
«Да не смотри ты эту хрень, - опять посоветовали мне. – Смотри КВН и «Фазенду», укрепляй здоровье смехом и проникайся творческими идеями».

А я вдруг подумал: а почему я должен ограничивать своё мировосприятие навязанным кем-то видеорядом? Почему я не могу пересмотреть эту программу в своём пространстве мысли, пересмотреть, проанализировать, задать незаданные вопросы и пусть не услышать ответы, но хотя бы задуматься над ними?

Я не называю телеканал, название программы и имена участников по простым и понятным для меня причинам. Они мне слишком неинтересны, чтобы я давал им хоть какую-то рекламу. На мой вкус, они того не стоят. Во-вторых, я согласен с Владимиром Мегре: фиксируя негатив хотя бы мыслью, мы уже усиливаем его.

Скажу сразу: я не претендую даже на гримасу объективности, буду говорить лишь о том, что мне запомнилось, и что я об этом думаю.

Первыми запомнились две девушки-журналистки. Они побывали на брачных слётах, и им не понравилось. Казалось бы – дело житейское. Однако очевидно, что девушки побывали на брачных слётах с редакционным заданием – собрать как можно больше негатива. По их выступлению, очевидно, что с этим заданием они не справились. Оставим в стороне вкусовые пристрастия «понравилось – не понравилось» и закатывание глаз по принципу «я представляю!». Дело – опять же хозяйское.
Основным обвинением девушек было то, что на брачных слётах человеку некогда подумать, поразмышлять над происходящим. Из чего я сделал вывод, что организаторы слётов создали очень насыщенную программу. А девушки, выполняя профессиональный долг, не могли пропустить ни одного мероприятия. Однако даже «ужаса для» у них не повернулся язык сказать, что на слётах присутствуют специально подготовленные люди, которые тщательно следят, чтобы человек не имел возможности отойти, посидеть в сторонке и подумать. Очевидно, что таких людей на слётах не было. Ну, а «куда бежать и с кем плясать» - дело снова хозяйское и житейское.
О формах организации таких мероприятий как брачные слёты можно и нужно говорить, можно и нужно спорить, можно и нужно искать формы общения людей, помогающие им лучше узнать друг друга. И даже благополучным в семейном плане необходимо понять одиноких людей, стремящихся найти свою половинку.
Но у меня нет сомнений в том, что сама идея брачных слётов нуждается в самом пристальном внимании, в том числе и со стороны государства, если только оно не лицемерит, выказывая озабоченность демографической катастрофой, которая вызвана, прежде всего, крахом семейных, родовых ценностей.
По статистике сегодня в России на десять заключаемых браков приходится семь разводов. Из чего Мегре делает вывод, что в современной жизни недостаточно условий, позволяющих людям знакомиться друг с другом, узнавать друг друга, чтобы максимально осознанно выбирать себе спутника жизни. И он предлагает идею брачных слётов. Это может быть тот же дом отдыха, санаторий, турбаза, куда на время брачного слёта будут приезжать одинокие люди, главная цель которых будет не только отдохнуть, а для кого-то, пардон, потрахаться, а в первую очередь попытаться найти свою половинку, обрести спутника жизни, обрести семейное благополучие.
Ещё раз замечу, что о формах организации таких мероприятий можно и нужно спорить, но скажите на милость: как можно выступать против самой этой идеи? Кому это выгодно? Ведь в результате воплощения этой идеи одинокие люди получат (и уже получают) пусть дополнительную, но реальную возможность обрести своё семейное счастье.

Вообще, большинство идей и проектов, предложенных Владимиром Мегре настолько просты и логичны, что наверняка многие его недруги хватаются за головы: Почему я-то поперёд Мегре не додумался? Почему этот Мегре опять впереди всех оказался?

Девушки – журналистки очень молоды, и я от души желаю им всех жизненных благ, но поскольку фортуна – дама с юмором, я не удивлюсь, если через какое-то время одна из них приедет на брачный слёт не с редакционным заданием, а с вполне жизненной целью.

Опять же ради гримасы объективности, на двух, которым «не понравилось», следовало бы показать хотя бы одного, которому понравилось, однако, даже этого не произошло. Зрителю настойчиво навязывалась мысль, что читать книги Мегре могут только люди с неустойчивой психикой и целой кучей психологических комплексов.
Однако всё последующее, словно в насмешку над создателями программы, напрочь опровергает этот тезис, ставит его с ног на голову. Или, по другому выражению: «валит с больной головы на здоровую».

Врач - психиатр был, вероятно, приглашён на передачу в качестве третёйского судьи. Во всяком случае, мне показалось, что он честно пытался исполнить именно эту роль. Пытался, что называется, «отделить зёрна от плевел». Дело очень правильное, давно бы пора начать всерьёз разбираться, что происходит в связи с появлением в культурном пространстве России Мегре и его книг. Однако сделать это психиатру не дают по очень понятной для меня причине. Если начать «отделять зёрна от плевел», слишком многое встанет на свои места, станет понятным, и слишком много возникнет вопросов, в том числе и по принципу: Да откуда баня-то упала? То ли психиатру не объяснили толком его роль, то ли он сам, судя по взгляду, оказался человеком самостоятельным, упрямым, и никаким гипнозам не поддающимся.

Следующим пунктом обвинения выходит женщина, чья речь и физический облик вызывают у здорового человека чувство неловкости. Понять эту женщину можно и нужно, у неё болен ребёнок, а тревога за ребёнка способна довести любого человека до какого угодно состояния.
Но при чём тут Мегре и Анастасия?
Женщина как-то отчуждённо - заученно произносит фразу: «Со всеми, кто столкнулся с Мегре и его творчеством, стало происходить что-то плохое». Здесь бы следовало тормознуть и попытаться понять: что именно плохого стало происходить с людьми, и как это может быть связано с Мегре и его творчеством? Довольно сильно прозвучало бы заявление, что ребёнок у женщины заболел после того, как она стала читать книги Мегре. Связи на самом деле никакой, но на определённый тип сознания такой вирус психотехнического страха воздействует вполне прилично.
Женщина такого заявления не делает, из чего я понимаю, что ребёнок болен давно, вероятно, от рождения, и я, глядя на женщину, не исключаю, что болезнь эта наследственная. Что ничуть не понижает моего градуса сострадания к этой женщине и её ребёнку.
Но при чём тут всё-таки Мегре?
В плане обвинения логично бы прозвучала фраза: Мегре обещал поговорить с Анастасией об исцелении моего ребёнка, взял с меня за это деньги, но ребёнок так и не выздоровел. Обвинение бездоказательное, бессмысленное, но вполне способное втянуть неискушённого оппонента в перепалку по принципу: сам дурак!
Из чего лично мне ясно, что Мегре этой женщине ничего и не обещал. Почему не обещал? – вопрос интересный только для тех, кто не читал, или невнимательно читал самое начало второй книги, в частности, главу «Исцеление для ада».
Христианам позволю себе напомнить сюжет из библии, когда Иисуса спросили, за какие грехи наказан человек, родившийся без ног. Иисус ответил примерно следующее: будь у него ноги, он бы полмира заставил захлебнуться кровью.

В качестве обвинения женщина произносит фразу: Я разговаривала с Анастасией, она обещала мне помочь, но ничего не сделала.
Чем ставит хулителей Мегре в тупик. Ведь пунктом обвинения эта фраза может служить только в том случае, если женщина реально разговаривала с реальной Анастасией в реальном пространстве. Но признать реальность Анастасии у хулителей нет ни малейшей возможности. Для них это куда страшнее, чем открыто признаться в своём половом и интеллектуальном бессилии.
Сквозь свистопляску выясняется, что женщина разговаривала с Анастасией в своём же собственном сознании. А надо ли быть юристом или психиатром, чтобы понять, разговор в чьём-либо сознании с каким-то конкретным человеком никак не может служить обвинением в адрес этого конкретного человека.
В общем, если бы не реальная трагедия этой женщины, сюжет получился бы забавным и вполне достойным какого-нибудь юмористического шоу.
Справедливости ради женщину следовало бы спросить: а с кем ещё она разговаривала в своём сознании? Ходила ли она в какие-нибудь церкви? Ставила ли свечки? Обращалась ли к целителям?
В конце концов, её ребёнку помогли профессиональные медики, за что им честь и хвала, и мой низкий поклон до земли.
Но это уже вряд ли нуждается в комментариях.

После коротенького видеоряда о творцах Родовых поместий, долгое и какое-то путаное выступление чиновника сельской администрации. Сначала она от лица местных жителей выразила возмущение тем, что анастасиевцы позволяют себе купаться голыми в местном озере. Без уточнения подробностей, этот вопрос разобрать трудно. Лично я тоже люблю купаться голым, избегая при этом публичности, что не исключает возможности подсмотреть за мной в самом укромном месте.
А вообще, вопрос нудизма в наше время давно перерос, на мой взгляд, из этического в эстетический. Интересно, что бы сказал известный свободолюбец А.С.Пушкин, если бы его взять из своего времени, да и поставить в самом центре сегодняшнего сочинского пляжа? Лично я за двухнедельный отдых в Хорватии научился просто не обращать внимания на голых людей, и не мешать им отдыхать так, как им того хочется. Моё собственное хамство в этом королевстве нудизма докатилось до того, что я переодевал плавки, не уходя с пляжа, а просто прикрываясь полотенцем.

Второй вопрос куда серьёзнее для всех, кто не до конца растерял ощущение семейных ценностей. Опять же от лица местных жителей, ни одного из которых нам, кстати, так и не показали (да неужто перевелись там злобствующие элементы?) чиновник выразила возмущение тем, что анастасиевцы хоронят своих близких… Тут чиновник запнулась, видимо, ей строго-настрого было приказано не употреблять словосочетание «Родовое поместье», а ничего понятного взамен, ей в голову почему-то не пришло. В результате, человек незнакомый с вопросом вряд ли понял, где именно хоронят своих близких анастасиевцы.

А вопрос отнюдь не праздный.

Сегодня нам всем надо бы хорошенько задуматься над тем, что мы вытворяем, когда везём тела своих близких на официальные кладбища.
Судьба всех официальных кладбищ, за редчайшим, архитектурно - историческим исключением, одинакова. Сначала выделяется участок земли. Обратите внимание: земля выделяется в натуре обязательно. Поскольку люди умирают регулярно, раньше или позже, любое кладбище становится заполненным до последнего предела. После чего консервируется. Я не помню точно санитарных норм, в данном контексте это не столь принципиально, но в законсервированном режиме кладбище содержится около двадцати лет. За это время с точки зрения сегодняшней науки, тела умерших, простите за цинизм, полностью утилизируются процессами, происходящими в земле. После чего кладбище можно сносить, и на его месте разбивать лесопарковую зону. Ещё примерно через двадцать лет, на этом месте можно строить что угодно, вплоть до копания котлованов, забивания свай и т.д.
Об этической стороне такого отношения к умершим я говорить не буду, об этом довольно подробно сказано в книгах Владимира Мегре. Лично я, когда задумываюсь об этом, всегда вспоминаю слова Владимира Высоцкого: Наши мёртвые! Нас не оставят в беде. Наши павшие! Как часовые!
С другой стороны такой способ захоронения умерших не оставляет нам выбора. Если бы все, без исключения, кладбища сохранялись вечно, от них давно бы уже не было ни прохода, ни проезда.
Что предлагает в этой ситуации Владимир Мегре?
Семья, имеющая Родовое поместье, имеет право при желании хоронить близких людей на территории своего Родового поместья. При этом нет никакой нужды отмечать место захоронения искусственными сооружениями. Это на официальном кладбище, среди частокола памятников, родную могилку со временем без особых примет и не найдёшь. В Родовом поместье достаточно деревца, кустика или просто цветов.
Некоторые считают, что при таком способе захоронения, территория Родового поместья со временем превратиться в сплошное кладбище. Теоретически это возможно, но давайте посчитаем арифметически, какое время на это потребуется. Один гектар – это 10 000 квадратных метров. На захоронение одного тела требуется около двух квадратных метров, возьмём два. Возьмём среднюю продолжительность жизни семейной пары на своём участке в 50 лет. За сто лет получаем четыре захоронения. Сделаем скидку на непредвиденность и округлим счёт до пяти. Таким образом, за первую тысячу лет получаем 50 захоронений, что составит один процент от территории гектара. Обратите внимание на цифру в 1000 лет. Потому что для того, чтобы заполнить весь гектар, потребуется при таком раскладе, ни много, ни мало, но ровно 100 тысяч лет.
Исходя из этих цифр, я сделал вывод, что Мегре предложил идеальнейший вариант захоронений, учитывающей все стороны бытия. Потому что любой биолог, эколог, санитарный врач скажут, что такой вариант захоронений, учитывая пространственный и особенно временной разрыв между захоронениями, является максимально безопасным для окружающей среды. И при этом сохраняет все этические грани отношений к нашим умершим, а, со временем, и к нам самим.
Но хулители и эту идею Мегре умудряются выставлять пунктом обвинения против писателя. Ну да – Бог судья их будущим останкам.

Женщина-депутат задаёт вопрос, по которому ясно, что её знания обсуждаемого вопроса, в лучшем случае, равняются нулю.
Однако Мегре послушно просит разрешения ответить на вопрос депутата.
Ведущий обещает дать ему такую возможность, но! После рекламы! Тут всё понятно: реклама-кормилица для бесхребетных шоу - брендиков дело святое и неприкосновенное. Однако ведущий, несмотря на внешность, никак не демонстрирует мужских признаков (мужик – не баба, сказал – сделал), и после рекламы ответа Мегре мы не слышим.
Приём как простенький, так и подленький. Вопрос прозвучал, ответа нет. Знакомые с темой лишь пожмут плечами, либо посмеются над депутатом. Зато у незнакомых должно остаться впечатление, что депутаты недовольны творчеством Мегре, на что у них, вероятно, имеются какие-то основания.

На сцене появляется психолог, который с ходу заявляет, что анастасиевцы – секта, что от этой секты есть пострадавшие, а один из таких пострадавших проходит у него реабилитацию. Странно только, что психолог вроде бы профессиональный, а не владеет ни лицевыми мышцами, ни углом направления своих зрачков. Потому что согласно всё тем же психологическим теориям, мимика психолога и направление бегающего взгляда вызвали в моей памяти истошно радостный вопль знаменитого кота-Бегемота: Поздравляю вас, гражданин, соврамши!
Впрочем, профессионализм в сегодняшней России тема – другая, хотя и болезненная. Мне уже случилось побывать на приёме у терапевта, который, вместо того, чтобы обратить на меня внимание, тупо изумляясь, боролся с компьютерной программой. Поскольку я, слава Богу, был здоров, а от терапевта мне требовалось лишь формальное подтверждение этого очевидного факта, я решил ускорить процесс и помог доктору разобраться с форматированием ячеек excel. Только нежелание портить отношения с официальной наукой, сдержало мой рвущийся наружу вопрос: какое отделение заканчивало это юное дарование? Платное, бесплатное или бесплатно-платное?

Однако вернусь к передаче.

Появление на сцене «пострадавшего» вызывает дружный смех в зале, напоминающий «здоровый смех Остапа Бендера». С первого взгляда понятно, что человек этот больше всего в жизни пострадал от самого себя, и ему сразу хочется задать вопрос: какая это по счёту у него реабилитация? И не было ли в его биографии реабилитаций, например, наркологических? Психиатр, которому очевидно уже поднадоела вся эта клоунада, опять пытается расставить хоть какие-то точки над «и», но ему опять не дают этого сделать, дескать, человек пострадал, проходит курс реабилитации, дайте ему рассказать свою историю.
История болящего тоже периодически прерывается дружным смехом.
С его слов в 2003 году он на улице то ли встретил, то ли познакомился с женщиной, которая рассказала ему о книгах Мегре. Женщина ему понравилась, а вот книги нет. Здесь кто-то, вероятно психолог, раздражённо его поправляет: люди! люди! С этого момента мужчина употребляет слово «люди», хотя и путается иногда в прилагательных, возможно, русский язык не является для него родным.
Итак, книги ему не понравились, а понравились люди. Каким образом из этой ситуации человек попал в центр психологической реабилитации, остаётся непонятным.
Деньги! Деньги! – напоминают больному.
Вас заставили продать квартиру и отдать деньги? - вопрос психиатра.
Нет, квартиры у меня не было, - простодушный и честный ответ. – Но деньги я давал. Определённые суммы денег давал. – по взгляду ясно, что больному этих денег до сих пор жаль.
Однако: кому? Женщине или людям? Какие суммы? На что? Под давлением или добровольно? – всё это тоже остаётся непонятным.
Книги прочитали? Сколько книг?
Пауза, некая растерянность. Потом ответ: Прочитал. Сколько? – снова пауза. – Восемь книг, этого достаточно? – последнее с какой-то надеждой и явно адресно.
Каким образом человек, которому не понравилась первая книга, прочитал ещё семь, мне неясно. Ещё менее ясно, каким образом повлияло прочитанное на психику этого человека. Исходя из того, что книги Мегре выходят миллионными тиражами, что есть официальные свидетельства врачей, что чтение этих книг оказывает благотворное воздействие как на психическое, так и на физическое состояние даже очень больных людей, я думаю, что психика этого человека была повреждена задолго то того, как он встретил на улице то ли женщину, то ли «люди», которые ему посоветовали прочитать книги Мегре.
Ещё мне ясно, что этот человек попал в реабилитационный центр со своими реальными психическими проблемами. Но неясно, какие клятвы, каким Гиппократам позволили целителям этого центра вытащить больного человека на такое посмешище. Зато ясно, почему институт таких вот психотерапевтов плохо приживается в России. Даст Бог, и не приживётся.
Ещё стало ясно, что для создателей жёлтеньких шоу отсутствие цензурных границ автоматически означает отсутствие и нравственных.
Поэтому не исключаю, что сюжет с «потерпевшим» - обыкновенная клоунская подстава. Но тогда – уж слишком непрофессиональная, денег, наверное, мало выделили.

А что у нас делает ведущий?
Игнорируя лес протянутых рук, бодренько скачет к ещё одной назначенной цели. Не успевает голова женщины появиться на экране, в титрах надпись: судится с Мегре. Во как! Однако причины судебных претензий мадам к писателю почему-то остаются за кадром. Видимо, они слишком несостоятельны даже для такого рода шоу. В качестве обвинений женщина буквально выкрикивает следующие предложения:
«Я работала на этого человека четыре года!»
Снова никаких объяснений: кем работала? Зачем работала? Что за претензии?
«Со всеми, кто столкнулся с Мегре и его творчеством, стало происходить что-то плохое».
Мне становится интересно: перехватила этот тезис женщина у предыдущей ораторши, или они вместе учили его по одной и той же бумажке?
А следующая фраза мадам, прозвучавшая в качестве обвинения, даже меня заставила офигеть:
«Некий молодой человек приехал к Мегре, стал ему помогать, с ним стало происходить всякое плохое (?), чтобы как-то от этого избавиться, он взял (?) компьютер писателя, куда-то увёз, там выбросил, а теперь его за это преследуют.
Я так и не понял, чего в этой фразе было больше: оголтелого вранья или тупого недомыслия?
Потому что на более привычном для меня языке эта фраза прозвучала так:
Некий крендель припёрся под видом поклонника к писателю, навязался ему в помощники, улучив момент, нарезал у писателя компьютер, а когда его припутали органы, прикинулся придурком, чтобы избежать уголовной ответственности.
Ситуация в наше время банальная, и грустно осознавать, что даже знаменитые люди в нашей стране не застрахованы от таких вот «кренделей».
Но почему-то создателям передачи и в голову не пришло хотя бы по-человечески посочувствовать писателю.

Что ещё запомнилось?
Запомнился Сергей, выкриками с места пытающийся хоть как-то нормализовать атмосферу передачи. Я не упрекаю его за излишнюю эмоциональность, окажись я на его месте, не уверен, что повёл бы себя иначе.

Запомнилась литератор, которая с высоким градусом самоуважения рассуждала о том, что писатель имеет, конечно, право, писать обо всём, о чём хочет, но вот читатели не имеют права (а где же наше «поэтом можешь ты не быть»?) пытаться воплощать идеи, высказанные писателем. А если они это делают, то тут уж явно – организация!
Неискушённый зритель, вероятно, должен был понять это так, что существует некая организация, которая вламывается в дома россиян, насильно делает их читателями Мегре, а потом увозит жить в некие ужасные поселения.
Такие организации действительно есть, ни одно государство и трёх дней не просуществовало бы без таких организаций, но при чём тут Мегре и его читатели?
Движение анастасиевцев как создавалось, так и развивается стихийно. Люди читают книги, встречаются, общаются, ругаются, иногда находят общий язык, иногда – нет. Есть в этом движении и «казачки засланные». Как говорит мой старый друг: «Не всех детей приносят аисты, некоторых приносят дятлы, и с этим тоже надо считаться». Есть и люди, которые очевидно за счёт движения пытаются решить свои личные, социально-финансовые проблемы. В общем, всё, как в жизни.

Если в чём-то и единодушны сегодня анастасиевцы, так это в своём желании создавать свои Родовые поместья. Идея Родовых поместий на самом деле очень простая, и в тоже время необычайно красивая. Именно красота этой идеи зажигает сердца людей желанием воплотить её. Мне кажется, такое желание диктуется желанием современного человека реально прикоснуться к реальной Вечности. А против такого желания бессильны любые организации, любая пропаганда, бессильно даже самое изощрённое враньё.
А насколько жизнеспособна эта идея – опять же – жизнь покажет.

Запомнились глаза Владимира Мегре. Запомнилось его печальное недоумение: почему из двух миллионов читателей вы выбрали именно этих? Присоединяюсь к недоумению, хотя и понимаю: почему. Приказано так.
Оболгать, очернить, обнегативить.

Те, кто смотрел передачу, наверное, обратили внимание, что я игнорирую выкрики давнишних хулителей Мегре. Делаю я это сознательно и по очень простой причине. Чем больше я их наблюдаю, тем менее они мне интересны. Если бы Бог дал им ума проанализировать бред, который они несут, они сразу бы сгорели от стыда. Причём, в самом прямом смысле глагола «сгореть». Но Бог любит их, жалеет, не даёт им ума. Ну и – слава Богу. К тому же в учении, которое они так яростно пропагандируют, есть рецепт-формула, которая звучит примерно так: «даже самая грязная пища, входящая через уста в человека, не способна осквернить его так, как одно лишь грязное слово, вышедшее из этих уст в адрес брата своего». Согласно этой формуле, всемирно известный справочник «Ответы за базар» этим ребятам тщательно зубрить всё равно придётся. Не сегодня, так завтра, не в этой жизни, так в следующей, не в этом свете, так в том.

А вообще, всё происшедшее в передаче поразило меня прежде всего своей несоразмерностью. Великий русский писатель и кучка натравленных кем-то на него хулителей.
И дело тут, скорее, не в масштабе, такое ощущение, что встретились два разных временных полюса.
Средневековое мракобесие и живая человеческая мысль.

И ещё интересно: а что скажут об этом мои потомки, лет эдак через пятьдесят?
Эй, ребята! Не забудьте и меня, старого хрыча, вспомнить в этом будущем за праздничным столом!
А не то, когда вернусь, вот ужо задам вам перцу!

А я обязательно вернусь…
«Пусть даже через сто веков!
В страну не дураков, а Гениев!»

И вам всем, дорогие друзья, того же желаю.

С уважением Сергей Звонов.

05.12.2006 г.

Я все прочитала с удовольствием. Чего вам думать о заработках,
издавать книгу пора. Неужели вам никто не сказал, что вы Русский Писатель?

Oslo,

спасибо, конечно...
только в этом плане я как-то не думал...
тут я как чукча - что вижу. чую. то пою...
хотя за последний год точно втянулся...

Спасибо за вашу искренность!
Действительно, это первые странички вашей Родовой книги.
Значит будет и продолжение, значит и быть добру!

Спасибо, душевное чтение и приятное виртуальное знакомство.
Релакс.
Будьте всегда.

Браво!!! Огромное спасибо за душевное удовольствие. Пишете со смаком, и это заразно!!!

спасибо...

лишь бы не загордиться, блин...
"Мы. великая писатель всея Руси, сообчаем..."

Здрав будь, боярин со боярыней!!!!

Отдаю должное === у Вас редкий ТАЛАНТ !!!

Умение передать поток мыслей в связной письменной форме встречается редко.

Истина прячется в простом и каждодневном.

Писательский талант предоставляет читателю не мутную водичку, а "отфильтрованную" чистую воду из потока повседневности.

Вот в такой водичке Рыба ловится гораздо результативнее.

Ещё раз СПАСИБО.